Катрин Панокль - Мы еще потанцуем

Клара плюхается рядом с Аньес и стискивает ее в объятиях. Они снова вместе, снова втроем, как в детстве, когда обнимались на красном диванчике бабушки Мата и шептали друг другу, уткнувшись губами в волосы, клятвы в вечной дружбе. Когда, подобно всем девочкам-подросткам, панически боящимся взрослеть, они дрожали и прижимались друг к другу, держались за руки и плакали. Сами не зная почему, они были полны отчаяния. Или надежды. Когда как. Бурный, неистовый хохот переходил в беспричинные рыдания. Они всего боялись, всего хотели, совершенно не знали, что их ждет в жизни, и потому цеплялись друг за друга.

— Я считала себя такой безупречной, такой уравновешенной. Говорила себе, что дело в нем, он нездоров, его надо лечить. А голосок не согласен… Он говорит, я его не люблю… Ну, не так люблю, как надо… Что я его просто использую, он мне нужен для самооценки, а так я на него и не гляжу. Он говорит, я никого не люблю. И про вас говорит, я вам скажу что, вы не обидитесь? Обещаете?

Она опасливо глядит на них сквозь склеенные от слез ресницы. Клара и Жозефина согласно мотают головами, взглядами подбадривая ее.

— Я в конце концов стала считать себя выше вас… Думала, что моя жизнь чище, правильней, чем ваша… Что я жила осмысленно, шла по верному пути, тогда как ты, Клара…

Аньес колеблется, смотрит на подругу с видом побитой собаки, ожидающей новой нахлобучки.

— Ты так гордилась, что ты особенная… У тебя нет мужа, нет детей, нет постоянной работы, ты все разбазарила с Рафой… а между тем тебе скоро сорок! И будет уже поздно!

— Спасибочки, — отвечает Клара, задетая за живое, — во-первых, мне тридцать шесть, и вообще никогда не поздно!

К тому же я предпочитаю свою богемную жизнь твоему дылде-мужу, который за тобой таскается, как верный песик, добавляет она про себя. Но сейчас не время говорить это Аньес.

Аньес шмыгает носом, продолжая крутить в пальцах розовый шарик.

— О-о-о! Я никогда не смогу все вам сказать… Ты вот, Жозефина, скучаешь со своим мужем и бросаешься на первого встречного, просто чтобы забыться… Строишь из себя женщину без предрассудков, похваляешься этим, но, по-моему, это с твоей стороны трусость, ты хочешь легко отделаться. Чтобы все у тебя было: хороший муж, хороший дом, деньги, комфорт и любовники… Лицемерие сплошное…

— Если бы муж больше обращал на меня внимание, я бы и не смотрела на сторону! — возражает Жозефина, инстинктивно пытаясь защититься.

— Вот видишь, о каких вещах я думаю, и еще говорю себе: ну вот я с вами и сравнялась… Я вам больше не завидую… Только вот Люсиль… Но Люсиль всегда была другая… Не такая, как мы…

Аньес сморкается в новый платок, протянутый Жозефиной. Жозефина, чтобы разрядить обстановку, тянет ее, как ребенка, за нос, пытается вытереть физиономию, убрать потеки краски, потом обнимает и прижимает к себе. Ее обидели слова Аньес, но она предпочитает сейчас утешить ее, а не поставить на место.

— Ну надо же… Это все случилось, когда ты писала в свою тетрадочку? Писанина — опасное занятие. Понимаю, почему все писатели пьют или ширяются… Может, тебе лучше вовремя остановиться?

— Нет, — говорит Клара, пользуясь случаем высказаться. — Наоборот, все правильно. Научишься понимать себя, и это пойдет на пользу. Ты только что попалась с поличным.

Аньес поднимает лицо. Выпрямляется. Пытается понять. Она знает, что Клара умнее. И готова довериться ей.

— С каким поличным?

— С таким, что ты всю жизнь себе врала! С самого детства всякую ерунду придумывала. Да, это больно, особенно в первый раз…

— Может, и не надо начинать все заново, если она потом в таком состоянии! — протестует Жозефина, замахав руками, как полоумная.

— Но только так ты научишься попадать в цель, станешь более интересной, настоящей личностью, будешь нравиться самой себе… Иначе зачем вообще жить, если топчешься на месте, считаешь, что ты самая замечательная, а во всем виноваты другие? Вот увидишь, это увлекательнейшее занятие — работать над собой! Прямо сериал! Каждый день узнаешь что-нибудь новое…

— Ну ты даешь… — бормочет Аньес, — вечно у тебя один сплошной позитив! Ты меня бесишь! Ты даже не представляешь, как ты меня бесишь! Слишком легко у тебя получается… У тебя все всегда было легко!

— Нет! Именно, что не легко… Надо быть безжалостной, ничего не упускать. Был трусом — станешь смелым, был злым — подобреешь, был жадным — станешь щедрым. Только при условии, что научишься ловить себя с поличным! Ловить свою руку в сумочке дурных мыслей и дурных поступков! И не бойся залезать в самую глубину своей души! Ничего нельзя понять, пока не посмотришь на это с изнанки! А иначе получится мухлеж… Будешь рассказывать про себя красивые сказочки, а это неинтересно!

— Но ведь больно же! — вздыхает Аньес. — Так больно. Боюсь, не справлюсь…

Она жалко улыбается сквозь слезы, шмыгает носом, теребит резинку свитера.

— Больно, но хорошо, — улыбаясь, говорит Клара. — Увидишь, как хорошо копаться в своем загаженном внутреннем мирке, прибираться там… Разом, конечно, ты не изменишься, но будешь поправлять одну мелочь за другой, и в какой-то момент станешь гордиться собой. Станешь цельной, неповторимой, и жизнь откроется перед тобой. Все обретет смысл, озарится светом. Но для этого нужно время и терпение…

— Хуже того: мне страшно. Хочется все бросить.

— Да уж, это не всегда приятно… и бывает страшно… — продолжает Клара. — Но я уверена, игра стоит свеч.

— Твою мать! — взрывается Жозефина. — Я-то думала, мы приятно проведем вечерок! А вы все испортили! Хватит уже читать друг другу морали! Никто не безупречен! Кстати, знаете последнюю историю про Джерри Холл? Ее спросили, как ей удается удержать Мика Джаггера…

Клара обрывает ее на полуслове:

— Может, это поинтересней, чем болтать о тряпках или рассказывать одни и те же идиотские сплетни!

Ошеломленная Жозефина замолкает. Впервые в жизни Клара на нее так ополчилась. Даже с каким-то презрением. Она обиженно вздыхает. С какой стати лучшие подруги взялись ее упрекать? Неужто ее жизнь настолько ничтожна?

— Ладно-ладно, молчу. Но если так будет продолжаться, лучше сразу пойти спать.

— Да нет… послушай… Ведь то, что случилось с Аньес, интересно, нет?

— То, что ответила Джерри Холл, тоже интересно. И может всем быть полезно. И по крайней мере не больно…

— Это поначалу больно, пока ты не привыкнешь, — упрямо продолжает Клара. — А потом так даже возбуждает… Потому что касаешься реальности, твоей собственной реальности. Учишься понимать себя и понимать других, больше не обманываешься внешними приличиями.

— Но во внешних приличиях тоже много хорошего! — протестует Жозефина. — Как же без них жить-то!