Давид Фонкинос - Наши расставания

Благодаря свободному графику работы мы с Ирис могли посвящать нашему сыну довольно много времени. Говоря откровенно, наш союз держался исключительно на Романе. Он был наша семья. Детей часто называют плодами любви, забывая, что плоды обычно подают на десерт, после которого есть уже никому не хочется. Наши отношения понемногу разладились. Нет, обошлось без истерик. Процесс протекал спокойно и почти безболезненно, напоминая длительный курс лечения с применением местной анестезии. Глядя со стороны — поскольку сегодня я смотрю на все это со стороны, — я понимаю, насколько глупо было сваливать ответственность за то, что наш брак рассыпался, на ребенка. Вспоминая себя тогдашнего, свои ожидания и надежды, я прихожу к очевидному выводу, что виновницей нашей агонии была Ирис. Я-то всей душой хотел сохранить брак. «Ты хочешь дружную семью» — вот что я беспрестанно твердил себе в ту пору.

Мне было плохо. Я успел прикипеть к тому, что от меня ускользало, утекало сквозь пальцы, несмотря на все мои самые нежные поцелуи и неутомимые попытки понять причину. В любви всегда есть что-то от детства, от нашего детства. И моя сердечная механика работала иногда до обидного просто, банальный невроз просвечивал со всех сторон. С этой точки зрения, я был выгодным устройством, чтобы сэкономить на сеансах психоанализа. Я всей душой стремился к тому, чего прежде был лишен. Но с Ирис это представлялось проблематичным. Ну да, она была рядом, улыбалась, ела, спала, слушала меня и Романа, но не вся целиком. Некая часть ее была не с нами, постоянно пребывая в высших сферах того независимого мира, что связан с творчеством. Временами она прямо-таки изводила нас приступами дурного настроения, и тогда я ненавидел ее за то, что она все портит. Меня все чаще посещала мысль, что писательство — это своего рода отмазка, чтобы на законных основаниях доводить окружающих до белого каления. Я уважал ее желания, но постепенно начал от нее отдаляться, все больше и больше, так что сегодня я смотрю на Ирис с ностальгической нежностью и печалью по несбывшемуся. В последнее время она словно вернулась ко мне, повторяя: «Ты так нужен мне, Фриц! Мне так нужна твоя надежность!» Но я смотрел на нее как на чужую, да она уже и стала мне чужой; я даже тело ее успел забыть. Оно превратилось в нечто зыбкое, в воспоминание, в полустершуюся фотографию. Тем первым летом в Бретани Ирис шептала мне: «Давай трахаться, еще и еще, как будто нас не существует». Я не очень понимал, что она имеет в виду, но, видимо, все делал правильно, потому что она стонала от удовольствия. Не существовать — это у меня здорово получалось. Иногда, в пылу объятий, мне случалось выдохнуть ее имя, но она тут же меня обрывала:

— Никогда не произноси мое имя, когда мы обнимаемся!

— Так кто же вы, мадемуазель? — отвечал я, потому что в ту пору нашей любви у меня еще сохранялось чувство юмора.

Я не собирался отступать без борьбы. Нет уж, просто так я не сдамся. Больше всего на свете я боялся все потерять. И предпринимал все новые и новые попытки вдохнуть жизнь в пораженный гангреной организм нашего брака. Приправлял макароны паприкой, каждый день покупал розы, преувеличенно громко смеялся — одним словом, вкладывал в дело всю душу. Нужно очень много любви, чтобы уверенно носить костюм современного супергероя — того, кто спасает замирания сердца от пошлости будней. Но что такое будни, как не машина по уничтожению минут? Почему мои шутки перестали смешить Ирис? Почему она все чаще смотрела на меня с пренебрежением, как на мелкого служащего «Ларусса»? Почему, недовольная своей якобы загубленной жизнью, пыталась сделать из меня козла отпущения? Так много «почему», хотя ответ очевиден. Мы не подходили друг другу. Дома у нас у каждого было по комнате, и я теперь целыми днями жил затворником у себя в кабинете. Здесь-то меня и настигло прошлое.

Телефон все звонит и звонит, и вот наконец я снимаю трубку. И слышу голос Алисы. Признаюсь честно, я почти не удивился. Просто всегда знал: мы еще не все сказали друг другу. Я в какой-то прострации слушал звук ее голоса, не в силах выдавить из себя ни слова, пока она не переспросила: «Это ты, Фриц? Это ты?» — «Да, это я», — ответил я. Это был наш первый разговор за десять лет.

Это были она и я.

— Мне нужно с тобой увидеться, — сказала она.

— У тебя все хорошо? Голос какой-то грустный.

— Нет, не все хорошо. Все совсем не хорошо. И я хочу тебя видеть. Только тебя.

— Конечно, Алиса. В любую минуту. Когда ты хочешь?

— Сейчас. Если ты можешь, я хочу встретиться с тобой прямо сейчас.

Я подумал о слове «сейчас».

Только сейчас я понял, что оно означает.

Мы договорились встретиться в кафе на полпути между ее домом и моим. Метро в тот день не работало из-за забастовки, и добраться оказалось нелегко. Народ брал такси штурмом, и я решил идти пешком. Сначала просто двигался быстрым шагом, потом побежал. Знаю, что звучит банально, но и правда пошел дождь. Я вспомнил, как в день нашей свадьбы бежал за Алисой под палящим солнцем. Минуло десять лет, и вот я опять бегу к ней, но уже под дождем. У меня из головы не шел ее голос — совершенно несчастный голос. Должно быть, у нее действительно случилось что-то ужасное, раз она решилась мне позвонить.

Я влетел в кафе и окинул взглядом зал. Алисы еще не было. Посетителей вообще почти не было, наверное, из-за проблем с транспортом люди предпочитали сидеть по домам. В атмосфере как будто образовалась пустота. В день, когда мне предстояло снова увидеть Алису, жизнь вокруг замерла. Я заметил ее сразу, едва она вошла. Даже будь тут полно народу, я все равно видел бы только ее. Она села напротив, извинилась, что не поцеловала меня, и тут же снова вскочила. Слегка коснулась моей щеки своей щекой — поздоровалась. После этого мы некоторое время просто сидели и молча смотрели друг на друга. Во мне медленно восстанавливалось все, что я знал об Алисе. Странное ощущение. Алиса постарела. Да, она постарела. Передо мной сидела другая женщина. Совершенно другая. И все-таки с самых первых секунд я узнал все-все: на ее движениях и жестах не появилось ни одной морщинки. Странное, смешанное чувство. Как будто передо мной сидела хорошо знакомая мне незнакомка. Слова по-прежнему не шли. Ну разве что:

— Выпьешь что-нибудь?

— Да, выпью. Виски.

— Хорошо. Я тоже выпью виски.

Я встал подозвать официанта, даже не подумав о том, что вообще-то официанту полагается самому подойти к нашему столу.

Лицо Алисы кривилось от боли. Тем не менее она несколько раз улыбнулась мне, словно давала понять, что рада меня видеть, что прошлое забыто. Может, я по-своему трактовал ее улыбки, но мне и правда казалось, что прошлое сгинуло без следа. Через минуту я пойму почему. Через минуту мне станет ясно, почему настоящее все смело на своем пути.