Давид Фонкинос - Наши расставания

— Ну пожалуйста! Дай мне понюхать твои подмышки!

— Как давно это было!

— Ты же знаешь, как я их обожаю. Они для меня то же, что печенье мадленка для Пруста.

— Фриц, ты маньяк.

— Ничего подобного. Я обоняю твои подмышки, и передо мной встает твой прекрасный образ.

Я вскочил и, прыгая на кровати, заорал:

— Да здравствуют твои подмышки! Да здравствуют твои подмышки!

(Как раз в эту минуту под дверью проходила горничная, и мы слышали, как она со вздохом сказала: «Ну и извращенцы!»)

До чего же мы были счастливы.

Все у нас только начиналось.

Так миновало несколько недель, и нам с Алисой пришлось назвать вещи своими именами: мы были любовниками. Женщина, которая должна была стать моей женой, превратилась в мою любовницу. Мы гуляли по бульвару — для меня, привыкшего к узеньким улочкам, в этом заключалась особая странная прелесть. Почему бы нам не уехать куда-нибудь вдвоем? Выйти наконец из тени на свет? Я всей душой стремился к этому, но вскоре убедился, что Алиса смотрит на эти вещи иначе.

Вынашивая свое желание, я ощущал полную независимость, понимая, что наш роман с Ирис умер задолго до возвращения Алисы. Ирис увяла — ей вообще не следовало носить имя цветка. Я часто украдкой смотрел на нее, и вид этих засохших лепестков внушал мне почти жалость. Вскоре она бросит сочинять романы. И, как каждый писатель на пороге такого решения, задумала в последнем пароксизме написать роман о своей жизни. Я прочел сцену с галстуком. Это так странно — читать о себе в романе. Это был я, но увиденный сквозь искажающую призму памяти, а главное — сквозь искажающую призму проведенных вместе лет. Разве могла она точно передать свои тогдашние впечатления? Да и важно ли это? Не знаю. Знаю лишь, что меня буквально ошеломило, насколько ее версия отличалась от той, что сохранила моя собственная память. Существует три вида разногласий между людьми: по поводу будущего, настоящего и прошлого. Но в одном я уверен: расхождения в толковании последнего неизбежно приводят к спорам о двух первых. Читая этот отрывок, я с полной ясностью осознал, что между мной и Ирис все кончено. Оставалось произнести это вслух. Как часто слова не сразу следуют за решением! Чтобы очевидная истина стала реальностью, нужно время. Лишь возвращение Алисы помогло мне найти в себе силы однажды вечером сказать простую фразу: «Нам пора расстаться».

Ирис ничего не ответила. Молчание — знак согласия. Вообще она казалась такой отрешенной, что, предложи я ей завести второго ребенка, она бы точно так же не возражала. Впрочем, признаюсь, к этому времени я совершенно утратил способность понимать, что творится у нее в душе. Вот почему, проснувшись наутро и обнаружив ее плачущей, я был застигнут врасплох.

— Прошу тебя, Фриц, не бросай меня. Ты мне очень нужен.

— Но между нами больше ничего нет. И ты знаешь это не хуже меня.

— Это все из-за Алисы?

— Нет.

— Можешь с ней видеться. Можешь делать что хочешь. Только останься со мной.

Что случилось с ней за ночь? Она неожиданно открылась мне с совершенно новой стороны, показав, что способна на страстное чувство, и этот резкий поворот меня смутил. На протяжении долгих лет я лез из кожи вон, силясь спасти наш брак, но неизбежно натыкался на холодное бессердечие, и вдруг — такое отчаяние при мысли о том, что мы должны расстаться. Ее голос звучал так искренне, а все наше прошлое предстало передо мной так выпукло и ярко, что я совсем растерялся. Может, и правда глупо расходиться? Может, она постарается сделать над собой усилие и снова станет такой, какой я ее любил? Или хотя бы тенью себя прежней?

— Давай уедем куда-нибудь на выходные, — попросила она. — Пожалуйста.

И я согласился.

Мы поехали в Довиль. Я вел машину аккуратно, не превышая скорости, стремясь держать под контролем хотя бы то, что от меня зависело: в данном случае то, что не относилось к области чувств. Мы сняли номер в первом попавшемся отеле. Ирис наполнила мне ванну (в последний раз подобное имело место с десяток лет назад). Она ждала меня в постели — карикатура на сладострастие, словно пожилая актриса в роли молоденькой девушки. Я не испытывал к ней ни малейшего влечения. Осмотрел номер, показавшийся мне нелепой декорацией к сцене бесплотной любви, давно умершей и истлевшей. Пока я принимал ванну, Ирис опустошила весь мини-бар. Мне захотелось на улицу, на воздух. Несмотря на ненастный день, на пляже было людно. Мы шагали вдвоем: мужчина и женщина, но в наших ушах не звучало «шабада-бада». [22] Песенка из фильма Клода Лелуша «Мужчина и женщина» (1966).

В конце концов мы снова сели в машину и двинулись в Этрета. Здесь народу было поменьше. Я смотрел на Ирис и видел чужую женщину. Близость моря волновала меня не в пример больше. В какой-то момент я крепко обнял ее в знак глубокого сострадания. Любовь бесследно испарилась. По-моему, она это почувствовала.

— А если я брошусь со скалы? Если я прямо сейчас брошусь вниз со скалы?

Я представил себе ее разбитое тело у подножия утеса.

— Не болтай ерунды. Пошли отсюда.

Она следовала за мной послушно, как маленькая девочка. Мы вернулись в отель, забрали свои вещи и поехали в Париж, даже не оставшись на ночь. Эта краткая эскапада — жалкое подобие прощального турне — знаменовала конец нашей истории. Ирис признала мою правоту. В то утро она еще цеплялась за надежду чего-то добиться. Хотя прекрасно сознавала, что уже загубила все, что могла загубить. Что она уже давно движется по черной спирали в пучину настоящей депрессии.

Утром следующего дня я позвонил Алисе. Я торопился увидеться с ней за обедом и сказать, что теперь я свободен. И пусть это ничего не изменило бы в наших отношениях, но все же мне хотелось знать, каковы ее намерения. Последует ли она моему примеру? Скажу сразу: никаких многочасовых объяснений между нами не было. Все произошло ужасающе просто. Едва присев на стул напротив меня, она сказала, что не оставит мужа.

Не хочу анализировать ее решение. Так же, как не хочу думать, что на ее выбор хоть сколько-нибудь повлияло наше прошлое. Мне казалось, что все дело в воспитании. Нельзя разводиться, если у тебя ребенок, которому нет еще и десяти лет. Алиса всегда отличалась непреклонностью, и я почувствовал, что она не отступит от своих принципов. Однако я заблуждался, полагая, что это единственная причина. Несколько дней назад у нее состоялся долгий разговор с мужем. Она во всем ему призналась. Он подошел и обнял ее.

— Я знаю, — сказал он. — Я все знаю.

Алиса взглянула ему в глаза и только тут поняла, как он страдал все это время. Вот из-за этого молчания, которое служило лучшим доказательством любви, она и решила остаться с ним. С этим молчанием они и будут жить дальше.