Филип Сингтон - Зоино золото

Он слышит, как она поворачивается и идет прочь.

Что, если там ничего нет? Что тогда?

Шаги ее все тише.

Истина под золотом. Вот что важно. Секреты, спрятанные навечно. Разговор Зои с непознаваемым Богом. Ответы.

Он хватает нож обеими руками и бросает один, последний взгляд через плечо.

Керстин все еще стоит, наблюдая за ним. И несмотря ни на что, он этому рад.

— Есть другой способ посмотреть, если тебе действительно это нужно. Думаю, я могу все устроить, если ты так хочешь.

Эллиот сталкивался с инфракрасной рефлектографией, когда был торговцем, но те немногие изображения, что он видел, были не слишком выразительны. Основную технологию разработали в начале 90-х. Просвечиваешь картину мощными инфракрасными лучами и записываешь изображение на инфракрасную пленку или смотришь на него через телекамеру, способную фиксировать инфракрасное излучение. Инфракрасный свет проникает через слои краски лучше, чем видимый, и особенно хорош в обнаружении набросков углем. Телеметод считается более чувствительным и может заглянуть глубже, выявляя следы изменений, скрытые подписи, равно как и образы, которые художник не хотел показывать миру.

Но Эллиот припоминает лишь размытые черно-белые изображения и едва заметные угольные линии, которые легко спутать с тенями.

Керстин говорит, что с тех пор метод усовершенствовали. Какие-то инженеры-оптики из университета разработали прототип инфракрасного сканера. Специальная компьютерная программа комбинирует изображения, полученные под разными углами, чтобы создать картинку с высоким разрешением. Эксперты в «Буковски» часто прибегают к этому способу, особенно когда возникают сомнения в подлинности картины. Изображение под фальшивкой, как правило, легко отличить от изображения под оригиналом.

Керстин говорит, что сканер способен пробить золотую кожу. Она уверена в этом. Он может проверить свои идеи, прибегнув к бесстрастной науке, раз он так уверен в них.

Они в тишине возвращаются в город, картина засунута обратно в коробку и пристегнута ремнем к заднему сиденью машины Керстин. Солнце — яркий медный диск в туманном небе. Чем больше они петляют по незнакомым окраинам, тем меньше Эллиот понимает, в какую сторону они вообще едут. Улицы и здания уступают место лесу, затем появляются вновь. Возле церкви из красного кирпича Керстин останавливается, чтобы свериться с картой, потом разворачивается и возвращается на полмили назад.

Может, она права. Где-то по пути он утратил остатки беспристрастности. Но когда? Теперь уже и не скажешь. В любом случае, истина всегда субъективна. Разве можно притвориться, что знаешь боль, которую не в состоянии почувствовать, или красоту, которую не в состоянии увидеть?

Инженерный факультет — низкое здание 60-х годов, скрытое за ширмой берез. Облупившаяся белая краска цепляется за бетонные стены. Эллиот вылезает из машины. Где-то в лесу, за туманом, кричат вороны.

Керстин звонит по мобильному, пока Эллиот достает картину.

— Тебе повезло, — говорит она, вешая трубку. — Они рвутся в бой. Они еще никогда не работали с позолотой и страшно оживились. Тебе нужен отдел прикладной оптики, второй этаж. Спроси доктора Ларса Хальворсена.

— Ты не пойдешь со мной?

— У меня есть другие дела. К тому же я не хочу смотреть, забыл? — Она заводит машину, печально и нерешительно улыбается Эллиоту. — Удачи, Маркус. Увидимся.

Она дает задний ход, он шагает рядом.

— Ты правда считаешь, что я не должен этого делать? Но почему?

Она останавливается, смотрит на него через капот автомобиля.

— Скажи мне вот что: как по-твоему, они красивы?

— Красивы?

— Ее картины. Картины Зои.

Не то чтоб он особенно много размышлял об этом. Да и вообще не задавался подобным вопросом.

— Да. Думаю, да.

— Так почему этого недостаточно?

Он хмурится.

— Недостаточно? Я не понимаю.

Она секунду смотрит на него, потом переключает передачу и уезжает. Что-то подсказывает ему, что больше он Керстин не увидит.

Сканер установлен на металлической раме размером три фута на пять. Линзы и инфракрасный фонарь прикручены к платформе, которая скользит вверх-вниз по высокой механической стреле. Сама стрела движется горизонтально вдоль переднего края рамы. Сверху свисают кабели, подключенные к моторам, трансформаторам, компьютерам и большому монитору высокого разрешения.

У доктора Ларса Хальворсена седые волосы и холодные манеры хирурга. Он и лаборанты советуют Эллиоту держаться подальше от установки. Они говорят, что очень важно избежать вибрации во время сканирования. Чуть пошевелишься — и результаты псу под хвост. Он сидит в конце затемненной комнаты, пытаясь разглядеть проявляющуюся на экране, линия за линией, картину. Автопортрет Зои лежит на боку, зажатый в прочной металлической раме. Так удобнее. Они объясняют, что результат тем лучше, чем меньше расстояние, которое сканирующему глазку приходится проходить по вертикали. В любом случае, картина появится на экране в нормальном положении.

Керстин была права: они рады возможности испытать свою систему на подобном объекте. Через несколько минут наладки сканера Эллиот понимает, что они уже забыли о его присутствии.

Инфракрасный фонарь излучает и видимый свет тоже. В его красноватом сиянии золото мерцает, словно угольки гаснущего костра. Эллиот видит маленькую железную печку в двухкомнатной квартирке на чердаке дома по улице Сезанна, видит Алена Азрия, рыскающего по студии, горящего желанием узнать секреты Фудзиты, жаждущего стать посвященным. Скорее всего, парижский автопортрет был написан в год, когда Ален познакомился с Зоей. Эллиот чувствует голод Алена. Посвящение предполагает уникальность. Это куда лучше, чем признание. Никто больше не вспомнит о твоих врожденных изъянах. Многие ли тунисские евреи награждены орденом Почетного легиона?

Вверху монитора появляется единственная яркая полоса. Сканирующая система может похвастать четырьмя тысячами оттенков серого — значительное усовершенствование. Но пока ничего не видно, кроме слабого завитка тени. Один из лаборантов говорит что-то о следах угля. Доктор Хальворсен приказывает ему отрегулировать контрастность.

Он не просто понимает жажду Алена — он чувствует ее. Равно как и горечь детской потери, неизбывное чувство чего-то утраченного, оставленной где-то части себя самого, которую уже никогда не найти. Ему знакомо стремление Карла Чильбума выступить в роли спасителя, его надежда построить любовь и верность на фундаменте благодарности. Как будто это могло сработать.

Более того, он знает, каково это — не заслуживать ребенка. Знать, что без тебя ей будет лучше, как бы ты ни хотел обратного.