Филип Сингтон - Зоино золото

С минуту раздавалось лишь ее свистящее дыхание.

— Давайте поговорим о прошлом, — начал Эллиот. — Вообще-то за этим я и приехал, миссис Баклин. Мы можем поговорить о нем?

Хильдур чуть отпрянула, уронив подбородок на грудь.

— Я читал, что вы познакомились весной 1929-го. На «Ревизоре».

— А, Гоголь Николай Васильевич, — мечтательно произнесла она, вновь откидываясь на спинку кресла. — Великий сатирик. Знаете, что в конце жизни он обратился к Богу? Уморил себя голодом… умерщвление плоти, так сказать.

— Именно в театре вы с Зоей стали подругами. Это правда?

— Она обожала театр. Все эти игры с переодеванием. Все эти… м-маски. За маской можно быть самой собой, и никто тебя не осудит.

— Не осудит?

Хильдур, похоже, его не слышала.

— Конечно, настоящей актрисой она никогда бы не стала. В подлинном смысле. Станиславский говорил; ищи истину… внутри. В собственном опыте. Это ее… уб-било бы.

Эллиот наклонился к ней.

— Не уверен, что… Вы говорите, что?.. О чем именно мы говорим?

Хильдур наставила на него скрюченный палец.

— Мой первый муж был русским, знаете ли. Мы повстречались в Париже. Бедный… Николай. Красные отобрали у него все. Он был графом, видите ли. Они убили его маленького сына. Ничего удивительного, если такие люди… если они берут то, что им не принадлежит.

Эллиот нахмурился. Опять Николай.

— Миссис Баклин? Хильдур? — Он дождался, пока она снова посмотрит на него. — Я хотел спросить вас о работах Зои. О ее картинах.

— О чем именно?

— Люди считают, что Зою заботило сохранение наследия. Русской художественной традиции, мистической традиции. Она когда-нибудь говорила вам о чем-то подобном?

Лицо Хильдур исказила гримаса отвращения.

— Все это появилось позже, намного позже. Люди написали это в… г-газетах.

— Так это неправда?

Хильдур качала головой.

— Люди говорят… Люди пишут… — Она ткнула в него пальцем. — Такие люди, как вы.

— Вы утверждаете, что это неправда?

Она фыркнула.

— Зоя, Зоя. Ее Россия была сном. Прекрасным сном. Настоящую Россию она ненавидела.

— Ненавидела?

— Она не говорила об этом. Этого вы не найдете в газетах.

— А как насчет городских пейзажей? Она их дюжинами писала. Она нарисовала все московские особняки.

Хильдур помахала рукой перед лицом, оживившись.

— Сны. Сны. Где севастопольские пейзажи? Где Крым? Вы их не найдете — нет, нет, нет. Их никто не… — она глотнула воздуха, — видел.

Действительно, Зоя бывала в Севастополе, может, не один раз. Ее семья отдыхала в Крыму, когда она была ребенком, а мать и бабка все еще жили там, когда Зою арестовали в Москве в 1921 — м. И это правда, что ни город, ни полуостров никак не фигурировали в работах Зои.

— Вы утверждаете, что все ее картины — простой эскапизм? В лучшем случае ностальгия?

Хильдур изучала его выцветшими глазами.

— Вы курите? — спросила она.

Эллиот покачал головой.

— Я бросил.

— А мне не разрешают. Здесь никому не разрешают. Даже тем, кто… — она понизила голос и подалась вперед, — умирает.

Крупная женщина в купальном халате и полотенце на голове вышла из парилки и побрела к бассейну. Хильдур заметила ее и снова обмякла в кресле.

— Если хотите, можно прогуляться по парку, — предложила она, глядя, как женщина снимает халат. Волны белой плоти вздымались под закрытым купальником в цветочек. — Я достаточно тепло укутана. Там нас никто не увидит.

Эллиот нахмурился.

— Вы уверены, что вам можно? — спросил он. — Судя по вашему голосу…

— Прогулка пойдет мне на пользу, — спокойно произнесла она.

Проходя мимо стойки в приемном, он сказал Биргитте, что хочет взять кое-что из машины, а сам обогнул здание и вошел через служебный вход. Через минуту он стал на сотню крон беднее, зато в верхнем кармане у него появились четыре сигареты и коробок спичек. Когда он вернулся, на Хильдур уже были кожаные перчатки и шерстяной шарф.

— Пойдем к озеру, — прошептала она. — Я знаю одно местечко.

Поминутно оглядываясь, Эллиот вывез ее из оранжереи, мимо бассейна, в сад. Был еще только час дня, но на покрытых снегом лужайках уже лежали длинные тени. Стайка черно-белых птичек суетилась на льду озера, похоже, их разволновало появление маленькой овальной лужицы талой воды в середине.

Эллиот спрашивал Хильдур о Севастополе, о том, почему Зоя никогда не писала его, но та пропускала половину вопросов мимо ушей и трещала о правилах дома престарелых, которые находила деспотическими и глупыми. Она разговаривала с Эллиотом, будто он был не совершенно чужим человеком, а ее родственником. Люди начинают вести себя подобным образом, когда миру становится на них наплевать. Друзья, родственники, персонал, незнакомцы — им все равно, с кем говорить.

От положенных тридцати минут осталось десять.

— Сколько раз вы позировали для Зои? Вы помните?

— Немного, — ответила Хильдур. — Совсем немного.

— И она рисовала вас на золоте?

— Однажды. В последний раз.

Эллиот достал диктофон из кармана. Кассета еще крутилась.

— Как она работала? Какова была техника?

— О, ну, она делала наброски. Много набросков. Это самое долгое. Затем она… п-покрывала панель золотом. Потом надо было прийти через пару дней, и тогда она наносила… к-краску.

— То есть она не делала золотое покрытие заранее?

— О нет. Нет-нет-нет.

— Почему? Большинство художников готовят холсты еще до того, как возникнет сюжет.

— Но не она.

Эллиот всегда полагал, что золото — в первую очередь торговая марка, фон, на котором Зоя научилась делать то, что большинство художников делает на холсте. Но из слов Хильдур явствовало, что играл роль не только размер картины, но и само золото — его тип, вид, способ наложения.

Ботинки скользили по утоптанному снегу. Хорошо, что есть кресло, за которое можно держаться.

— Так говорила она с вами об этом? О своем методе?

Хильдур опять не слушала.

— Она обычно долго смотрела на золото, — продолжала старуха. — Очень долго, и только потом начинала писать. Как на старого друга. Золото — вот что она любила. Оно делало все это возможным, понимаете. Вот почему Зоя никому не позволяла смотреть, как она работает. Никого не пускала в студию.

— Это правда? Никого?

— Никого.

— Даже Карла, своего мужа?

— Особенно Карла.

— Почему вы так говорите?

Хильдур фыркнула, словно это было очевидно.

— Эти двое, — она покачала головой. — Как говорится, похожи, точно гвоздь на панихиду. Лед и пламень. Она держала его на расстоянии от всего этого.

— В смысле, от живописи?

— И разгульной жизни. О да. Она и двух лет не прожила в Швеции, как снялась и уехала в Париж. Она всегда утверждала, что Карл сам предложил. Что он заставил ее уехать. Но я никогда в это не верила. — Внезапно она выпрямилась. — Вон там. Там.