Владимир Микушевич - Будущий год

Она была бы первой ученицей по английскому языку, если бы… извините, если бы не вы.

— Неужели я мешаю ей заниматься? Я бы даже репетитора ей нанял, если уж на то пошло.

— К сожалению, дело обстоит несколько сложней. Выслушайте меня, пожалуйста, Алевтина убеждена, что высшее образование не для нее, так как она ваша дочь, а вы… вы ведь не смогли получить высшего образования.

— Ну и что же?

— Не знаю, представляете ли вы себе, как много вы значите для вашей дочери. Она полагает, что унаследовала не только черты вашего характера, но и ваш, так сказать, жизненный путь…

Я уже начинал думать, что наконец научился избегать вспышек, всегда ставивших меня в нелепое положение. Но тут на меня снова накатило:

— Откуда у современного человека такая извращенная вера в наследственность? Неужели это влияние науки? Разве наследственность — фатум или раз навсегда заведенный часовой механизм? Даже у Данте предначертания светил не упраздняют свободной человеческой воли. Наследственность — сокровище возможностей, а выбор всегда за нами…

Меня прервал взгляд Риммы. Она посмотрела на меня, как другие смотрят в таких случаях, и тут же глянула на часы. Я решил, что она спешит отделаться от сумасшедшего, но ошибся.

В общем, Римма была достаточно точно информирована о моем жизненном пути. Меня взяли в армию с первого курса философского факультета, Отбыв действительную службу, я восстановился в университете, Но я встретил Тамару, и вскоре оказалось, что должна родиться Алевтина. Тамара не возражала против того, чтобы я закончил курс. Ее средства предоставляли мне такую возможность. Тамарина мать работала на кухне в санатории. Дочь устроилась туда же. Еще при жизни матери они держали корову и откармливали свиней. Осиротев, Тамара не потерялась. Она с успехом продолжила материнские начинания. Может быть, я просто отвык учиться, но при Тамариных доходах мне было неловко приносить домой лишь маленькую стипендию. Я оставил университет и пошел работать шофером на дальних рейсах. С тех пор я зарабатывал не меньше жены. О моих прежних интересах свидетельствовала лишь моя библиотека, Сначала жена возмущалась тем, что и трачу такие большие деньги на старые растрепанные книги, Пожалуй, Тамара не роптала бы, если бы я приобретал новые роскошные издания. Но в моей библиотеке не было даже Дюма, а имена Плотина и Чаадаева ничего не говорили Тамаре. Впрочем, она и с книгами примирилась, сочтя, вероятно, что тратить пришлось бы больше, если бы я, скажем, пил.

Только в книгах я встречал свои мысли. Только книги со мной соглашались или перечили мне. Иногда книги злили меня, потому что они всего-навсего книги. На читательских конференциях говорили совсем о другом. В литобъединениях я слышал стихи разного достоинства, но мне было не до них. Меня занимала проблема свободы и необходимости. Допустим, рассуждал я, от меня не зависело, когда, где и от кого родиться. Но вот университет, например, я мог бы закончить и не закончил его по своей вине. А по своей ли? Может быть, сказалась наследственность или среда? А тогда не каждый ли мой шаг предопределен от века? Поворот руля, и моя машина полетит под откос. Что меня удерживает от этого поворота, моя собственная воля или инерция жизни, унаследованная от земноводных и ящеров? Я бросил университет случайно, но именно случайность непоправима, а, значит, неотвратима. Неужели в человеческой жизни случайность и есть необходимость? Я мог бы встретить Ярославну, а встретил Тамару. Даже если я вздумаю вернуться в университет, разве вернется то мгновение, когда я решил бросить его? Необходимость начинается с безвозвратного. Знаменье необходимости — часовая стрелка. И я вспоминал, как Римма смотрит на часы.

Лето я провел вдали от дома, занятый перевозками в связи с уборочной страдой. Ночами за рулем у меня было время поразмыслить, как разыгрывается человеческая жизнь и можно ли ее переиграть. Домой я возвратился ранней осенью и однажды в пригородном автобусе встретил Римму. Не сговариваясь, мы вышли из автобуса и заблудились в ослепительных лесах, Я успел только заметить, что блекнущая трава и Риммины волосы окрашены в один и тот же рыжевато-ржавый цвет. Вечером на остановке автобуса нас ждала Алевтина, и мы втроем отправились на квартиру к Римме, как будто это само собой разумелось. Алевтине явно случалось и прежде там бывать. Она великолепно ориентировалась в квартире и через несколько минут уже заварила для нас чай. Мы засиделись у Риммы допоздна, и я принудил себя уйти, так как счел, что позже задерживаться невозможно именно потому, что моя дочь не собиралась уходить, а предлогом для ухода послужил очередной нервный взгляд хозяйки на часы.

С того вечера Римма и Алевтина разлучались только тогда, когда Римма вела урок в другом классе или присутствовала на педсовете. Моя дочь не только провожала свою учительницу на работу и с работы, она практически переселилась к Римме, как бы приглашая меня последовать ее примеру. И я подчинился, нельзя сказать, что с неохотой. Не застав дочери дома, я послушно спешил туда, где не мог не застать ее, и мы втроем коротали длинные осенние вечера. Впервые в жизни я мог поговорить о проблемах, волнующих меня. Я полагал, что нашел веские аргументы против предопределения, и меня не расхолаживала даже скованность, с которой Римма возражала мне. Алевтина никогда не вмешивалась в разговор, сосредоточившись над домашними заданиями. Она готовила ужин, разливала чай. Я всегда уходил домой первый. Алевтина, казалось, бывала дома только для того, чтобы убедиться, вернулся ли я. Можно было себе представить, как судачат в поселке о нашей семейной жизни. Один я ни о чем не задумывался, и меня в моей беззаботности обнадеживало полное спокойствие жены, невозмутимо хлопотавшей по хозяйству. Неужели Тамара точно знала, что Алевтина ни на минуту не оставляет меня с Риммой наедине?

Я столкнулся с Риммой на улице в зимних сумерках. Она бежала мне навстречу, и на меня сразу пахнуло непоправимым. Римма ломала себе руки, судорожно кусала платок. Захлебываясь от слез, она впервые обратилась ко мне на «ты»:

— Слушай, давай уедем завтра же! Я больше так не могу…

— Куда уедем? Зачем? Что вы?

— Я больше так не могу, понимаешь, не могу… Она преследует меня, выслеживает, следит за каждым моим шагом. Даже ночью, в темноте, в пустой комнате я чувствую на себе ее уничтожающий взгляд…

— Чей взгляд, Римма? Вы нездоровы…

— Да дочери вашей, вашей милой Алевтины! Она ненавидит меня, она поклялась меня извести…

— Алевтина?… Извести?… Вас?…

— А чем же она, по-твоему, занималась все это время? И она добьется своего, добьется, уже добилась! Знаете, что она сказала мне т‹ ›лько что при всех на уроке?