Карсон Маккалерс - Чужие

— Скорее всего, мой дом будет там, куда я еду, — в Лафайетвилле.

Кроме этих слов, осторожных и обтекаемых, еврей ничего не смог ответить молодому человеку. Ибо — и это очень важно понять — он не был обычным пассажиром. Он не был обитателем огромного города, который оставлял позади. Время его странствий измерялось не часами, но годами, а сам путь — не сотнями миль, но тысячами. И даже эту меру можно было считать точной лишь в некотором смысле. Путь изгнанника — именно так: этот еврей два года назад бежал, спасаясь, из своего дома в Мюнхене, — больше состояние души, а уже потом — путешествие, которое можно измерить по картам и расписаниям. За его спиной открывалась бездна, полная тревожных предчувствий, подозрений, страха и надежды. Но он не мог говорить об этом с незнакомцем.

— А мне нужно всего сто восемь миль проехать, — говорил молодой человек. — Но я никогда раньше не был так далеко от дома.

Еврей с вежливым удивлением поднял брови.

— Я еду к сестре — она год как замуж вышла. Моя любимая сестренка, и сейчас она… — Он замолчал, словно подбирая в уме, как выразиться поделикатнее. — У нее будет маленький. — Голубые глаза юноши с сомнением смотрели на еврея, словно не веря, что человек, никогда раньше не видевший хлопка, может правильно понять еще какое‑то природное явление.

Еврей кивнул и в сдержанном удивлении закусил нижнюю губу.

— Сроки уже на подходе, а муж вечно своим табаком занят. Вот я и решил приехать, чтобы под рукой быть.

— Надеюсь, все пройдет легко, — сказал еврей.

Автобус остановился. Уже совсем стемнело, водитель съехал на обочину и включил в салоне свет. Яркие лампы разбудили уснувшую на сиденье девочку, и она стала канючить. Долго молчавшие негры на заднем ряду возобновили свой тягучий диалог. Старик впереди с натужной старательностью глухого принялся рассказывать соседу какую‑то байку.

— А ваша родня уже там, в этом городе? — спросил еврея молодой человек.

— Семья? — Еврей снял очки, подышал на линзы и принялся протирать их рукавом рубашки. — Нет, они приедут, когда я устроюсь на новом месте, — жена и две дочери.

Молодой человек наклонился вперед и уперся локтями в колени, а подбородком — в ладони. Под электрической лампочкой его круглое лицо порозовело. Над маленькой верхней губой блестели бусинки пота. Голубые глаза смотрели сонно, а пряди каштановых волос как‑то по–детски липли ко лбу.

— Я, наверно, скоро женюсь, — сказал он. — Я уже давно себе девушку выбираю, теперь осталось трое.

— Трое?

— Ага — все жутко красивые. Я еще и поэтому решил, что лучше уехать. Понимаете — вот приеду обратно, посмотрю свежим взглядом, тогда, наверно, и возьму, какая получше.

Еврей засмеялся — ровным искренним смехом, полностью изменившим весь его облик. С лица исчезли напряженные складки, голова откинулась, пальцы рук сплелись. И несмотря на то, что шутить над собой он вовсе не собирался, южанин засмеялся с ним вместе. Несколько секунд спустя смех утих так же резко, как и начался, — еврей глубоко втянул в себя воздух и со стоном выдохнул. Он прикрыл глаза, словно хотел удержать в себе толику этого веселья.

Два путешественника вместе поели и посмеялись. Они уже не были посторонними. Еврей удобнее устроился на сиденье, достал из жилетного кармана зубочистку и принялся потихоньку, полуприкрыв рот рукой, ковырять ею в зубах. Молодой человек стянул с шеи галстук и расстегнул на рубашке несколько пуговиц так, так что на груди стали видны темные курчавые волосы. И все же было заметно, что южанину вовсе не так легко, как еврею. Что‑то его смущало. Он, казалось, составляет в голове болезненный вопрос — из тех, которые так трудно бывает задать. Юноша теребил влажные пряди на лбу и складывал губы трубочкой, словно собираясь свистеть. Наконец произнес:

— Вы же иностранец?

— Да.

— Из‑за границы?

Еврей склонил голову, ожидая следующего вопроса. Но молодой человек, явно не знал, что спрашивать дальше. И пока еврей ждал новых слов или молчания, автобус остановился подобрать голосовавшую на дороге негритянку. Вид новой пассажирки поразил еврея. Негритянка была неопределенного возраста, и если бы болтавшееся на ней замызганное тряпье отдаленно не напоминало женскую одежду, и пол этого существа с первого взгляда определить было бы трудно. Она была калекой — при этом конечности сохраняли нормальный вид, неправдоподобно мелким, искореженным и недоразвитым выглядело все тело. На голове у нее сидела истрепанная фетровая шляпа, а на теле болтались рваная черная юбка и кофта, кое‑как перекроенная из дерюжного мешка. В углу рта зияла жуткая рана, а под нижнюю губу она засунула комок жевательного табака. Белки глаз были не белыми — грязно–желтыми с красными прожилками. На лице застыло бессмысленное, голодное и отсутствующее выражение. Когда она прошла мимо к заднему ряду, еврей наклонился к юноше и, понизив голос, настороженно спросил:

— Что это с ней?

Молодой человек, кажется, удивился.

— С кем — с черномазой?

— Ш–ш, — испугался еврей, поскольку их места располагались во втором с конца ряду, и негритянка сидела прямо у них за спиной.

Но южанин уже повернулся назад и разглядывал женщину настолько откровенно, что еврей передернулся.

— Да нет, вроде ничего особенного, — сказал молодой человек, закончив осмотр. — Я ничего такого не вижу.

Еврей от неловкости закусил губу. Брови его сошлись, глаза наполнились тоской. Он вздохнул и отвернулся к окну, хотя за ним от света в автобусе и темноты снаружи почти ничего не было видно. Он не замечал, как молодой человек пытался поймать его взгляд и несколько раз шевелил губами, собираясь заговорить. Наконец вопрос все‑таки прозвучал:

— Вы когда‑нибудь были в Париже?

Еврей сказал «да».

— Я давно мечтаю съездить. Мне один знакомый рассказывал — он там бывал в войну. Вот мне всю жизнь и хочется съездить в Париж. — Молодой человек замолчал и очень серьезно посмотрел еврею в глаза. — Поймите, не из‑за женшчин. — (То ли под влиянием четкого произношения собеседника, а может, безуспешно пытаясь придать словам лоск, но молодой человек именно так и сказал: «женшчин».) — Не на французских девушек смотреть, о которых только и слышно.

— На дворцы — на бульвары?

— Нет, — ответил молодой человек, в замешательстве качнув головой. — Не поэтому. Я вот и не могу понять. Только подумаю о Париже, как в голове все время одно и то же. — Он мечтательно прикрыл глаза. — Узкая улочка, а по бокам — высокие дома. Темно, холодно и дождь идет. И людей никого — только на углу стоит французский парень, и у него кепка надвинута на лоб. — Молодой человек просительно заглянул еврею в глаза. — Почему мне туда все время хочется, точно домой? Как вы думаете?