Поль Констан - Откровенность за откровенность

В том, как лихо Глория сгребала жизнь в охапку — будто мало просто жить как живется, будто все надо брать с бою, — она очень походила на Лейлу. Лейла была единственной подругой Авроры в Париже. Они познакомились лет десять назад у магазина «Монопри» [13] Сеть дешевых супермаркетов во Франции. на Севастопольском бульваре. Лейла повалилась на тротуар — так падает женщина, сломав каблук. Она плакала, а толпа обтекала ее. Аврора предложила ей помочь, она отказалась. Дело было вовсе не в сломанном каблуке, мало ли что у нее болит, мало ли какое у нее горе, не лезьте, дайте ей поплакать одной посреди Сева-сто. Аврора все-таки заставила ее перейти бульвар. Они зашли в кафе на углу улицы Реомюра. Как только Лейла села, ее словно подменили, в ней появилась какая-то величавость, победи-тельность, даже задор, когда она заказывала аперитив из пива с горькой. Аврора догадалась: постоянная клиентка. Я угощаю, заявила она, как бы говоря пришедшей на выручку: ты больше не сильнейшая и не хозяйка положения, я уже взяла себя в руки, а стало быть, и судьба в моих руках.

Заказав по второй, она открыла свою корзинку, достала крошечного дрожащего щенка, закутанного в свитер, положила его Авроре на колени и сказала: вот, я вам его дарю!

Я ходила туда, объяснила потом Лейла, показывая куда-то в сторону Сены. Я им сказала: мне нужно ласковую, послушную и чтоб не росла, это для больного. Все деньги угрохала! Большим и указательным пальцами она пересчитала невидимые банкноты: вот во сколько обошелся щенок, плюс сухой корм, плюс ошейник с поводком. Это ПОМЕСЬ, добавила она с гордостью.

Собачку она покупала для отца, ветерана алжирской войны, доживавшего свой век в жалкой каморке неподалеку. Она задумала сделать ему подарок в знак примирения, потому что он заслуживал лучшей дочери, а теперь еще узнала, что он очень болен, и хотела, чтобы взамен ее была с ним рядом живая душа, как бы концентрат всей любви, которую она сама не смогла ему дать. Лейла, подобно всем обделенным любовью, до сих пор верила, что эта самая недоставшаяся любовь где-то есть, готовая излиться — был бы объект.

Он открыл ей дверь — исхудавший, с землистым лицом, сгорбленный, в облаке вонючего дыма от сигареты. Она не сразу узнала его.

Чего это? — спросил он раздраженно и словно не видя дочери. Лейла протянула ему собачонку: это тебе.

Он побелел, а потом пришел в бешенство, как бывало прежде, — тогда он заикался, изрыгая проклятья и угрозы. Но теперь закашлялся, зашелся так, что вздохнуть не мог, кашель раздирал ему грудь, его шатало. Сучка, хрипел он, пока Лейла вела его, подталкивая, к креслу, эта блядь вздумала дарить мне сучку! Пошла вон, сволочь!

Он еще сказал, мол, ее счастье, что его ноги не держат, иначе уж отвел бы душу, отлупил бы ее хорошенько, морду бы в кровь разбил, волосы повыдергал, а напоследок взял бы нож и прирезал ее как скотину, — а она скотина и есть, порка, сказал он, и ее мать такая же, и ее сестры, и Франция, которая бросила его подыхать.

По сути он в общем-то прав, тут же вступилась за отца Лейла, она — действительно проститутка, сучка — действительно сучка, а Франция действительно забыла о нем, кинув подачку — ветеранскую пенсию да неограниченный кредит на «голуаз» без фильтра, которые он смолил одну за другой. Но оскорблять ее он не имел права. Нечего называть ее блядью, в ее налоговой декларации значилось: «свободная профессия», которую она из моральных соображений предпочитала интерпретировать как «гуманитарную». А порка — вообще не французское слово.

— Французское, — возразила Аврора, — только устаревшее.

— Но он-то хотел сказать: свинья. А как тебе нравится: гуманитарная профессия? — спросила Лейла.

— Замечательно, — ответила Аврора.

— И ведь это именно то самое и означает. Если б ты знала, сколько людей страдают, а я приношу им облегчение, вот так, без ничего, собой только…

Оставался вопрос: что делать с собачонкой? Как ни хотела Аврора взять ее себе, пришлось объяснить Лейле, что через несколько дней она уезжает в Африку.

— По работе? — спросила Лейла.

— В съемочную экспедицию.

— Ты снимаешь кино? — Лейла пришла в восторг.

— Документальные фильмы, — уточнила Аврора и, думая этим охладить пыл Лейлы, добавила: — О животных.

Но оказалось, что Лейла больше всего любит смотреть по телевизору американские сериалы и документальные фильмы о вымирающих диких животных. Она жила в мире, где тот, кто побольше, ест того, кто поменьше, где мужчины заманивают женщин в сети, где женщины сжимают друг друга в паучьих объятиях, где гиены пожирают новорожденного детеныша-гну, барахтающегося в слизи материнской утробы. А блондинки из сериалов — точь-в-точь луговые собачки, ворующие друг у дружки малышей.

Хищники, кругом хищники! Крокодилы, акулы, тигры терзают свои жертвы, а из сериала в сериал одни и те же актрисы только и делают, что едят друг дружку. Одна такая завитая-налаченная в серьгах величиной с блюдца выходила замуж по очереди за всех мужчин одной семьи, так что неизвестно, приходился ли ее последний муж отцом или дедом ребенку, который оказывался, по результатам генетического анализа, сделанного в очередной серии, одновременно братом и дядей или даже двоюродным дедом своей бабушки, совокуплявшейся с героями другого сериала, где события развивались в точности по тому же сценарию. И, задумавшись о зверях и людях, которые все продолжают и продолжают род лишь для того, чтобы истреблять друг друга, Лейла вздохнула:

— У тебя тоже никого нет?

— Никого, — ответила Аврора, и не солгала. Лейла заказала еще пива с горькой и выпила за здоровье всех встретившихся одиночеств, за Аврору, за себя и за новое одинокое существо — собачку: бедная кроха, у нее ведь жизнь только начинается, и как!

То первое в жизни унижение, видно, сказалось на собачке. Поначалу с ней было трудно, она не желала ходить, спускаться по лестнице, оставаться одна. Лежала, уткнувшись обиженной мордочкой в лапы и почти не реагировала на всевозможные уговоры Лейлы — та даже подумала было, что собачка глухая. Только глаза ее порой меняли выражение, словно говорили: не хочу. Вскоре она уже ела только то, что хотела, а хотела она того, что было в тарелке Лейлы, но не горячего, а теплого, прожеванного Лейлой. Спала она на подушке Лейлы, под ее одеялом. К занятиям хозяйки относилась нетерпимо, отпускала ее с клиентами на несколько минут, не больше, да и то при условии, чтобы не подряд. Зато сама любила выходить на панель, то есть, сновала взад-вперед, хвост кверху, нос вниз, в водосточный желоб, определяя с точностью до сантиметра территорию Лейлы: бедняжка, только так и может погулять!

Долгое время Аврора не наведывалась к ним, уверенная, что не найдет на прежнем месте ни ту, ни другую, но Лейла стояла на своем посту, на углу у «Монопри», и держала на красном поводке Вертушку, которая из помеси выросла в таксу, почти таксу, на длинных лапах и с хвостом померанского шпица. Авроре обе обрадовались, и с тех пор у нее вошло в привычку, бывая в Париже, раз-другой в неделю заходить их повидать. Когда Лейла была занята, Аврора ждала, прислонясь к стене, на ее месте, стояла, глядя в пространство: давала понять, что она не по этому делу. Как-то раз, когда она присматривала за Вертушкой, пока Лейла работала, к ней пристал какой-то мужчина: принял ее за Лейлу, ИЗ-ЗА СОБАКИ, как он сам объяснил, извиняясь, — даже не потрудился поднять глаза и взглянуть на ее лицо.