Поль Констан - Откровенность за откровенность

В это утро Глория — она спала на раскладном диване в своем кабинете, даже не дав себе груда постелить постель, — проснулась усталой, но счастливой. Как бывало всякий раз, она прокручивала в памяти события и происшествия завершившегося симпозиума: все прошло в общем неплохо. Организация отменная, бюджет минимальный, участницы, которых все активнее приглашают повсюду, хранят верность, их число даже возросло. У нее в руках была козырная карта: Лола Доль выступала с чтением текстов значившихся на повестке дня авторов.

Никто не мог устоять перед голосом Лолы. Глория помнила, какое впечатление он произвел на нее в их первую встречу, несколько лет тому назад, в Нью-Йоркском университете, на коктейле, устроенном кафедрой французского языка. Она направлялась к буфету и вдруг услышала голос, дивный, божественный голос, и застыла на месте, как в былые времена, когда, придя в кино посреди сеанса и поджидая билетершу в углу коридора или на лестнице, уже упивалась дорогим сердцу голосом своей любимой актрисы. Голос говорил, что ветчину надо есть с винными ягодами, а не с дыней и уж тем более не с арбузом, зеленым и сахаристым, и Глории казалось, будто она слышит сразу всю современную литературу и все европейское кино. Это было ЧЕРЕСЧУР.

Если и имелось что-то помимо литературы, что, возможно, даже больше, чем литература, заставляло ее ощутить себя француженкой — БЫТЬ ФРАНЦУЖЕНКОЙ, хотелось ей сказать, — так это кино шестидесятых годов. Если кто и олицетворял это кино, так Лола Доль — норвежка. Она околдовала Глорию. Стоило ей открыть рот, и ее неистребимый акцент придавал самым разным текстам такое своеобразие, словно она была их автором. Лола обернулась, и, если бы не голос, который еще звучал, Глория не поверила бы своим глазам.

Лицо у нее было испитое до последней степени, нездорово синюшное и в то же время какое-то лиловое, точно сплошной ожог с выступившей серыми складками омертвевшей кожей. Она уже миновала ту стадию интоксикации, на которой расплываются и отекают, и была теперь до жути худой, изможденной и мертвенно-бледной. На ней давно поставили крест пластические хирурги, на нее махнули рукой врачи. Но в ней жила сила птицы-феникс, и она возрождалась из пепла, расставшись с почкой, желчным пузырем, частью желудка, по-прежнему живая, с ясным умом — те, что еще решались поддерживать с ней отношения, неизменно восхищались ею, невзирая на жутковатые россказни о ее пьяных подвигах.

А Лола Доль заметила сначала глаза Глории. Она узнала этот взгляд, эту отчаянную любовь, эти слезы от избытка чувств и улыбку, восхищенную и благодарную, — так смотрели когда-то женщины, следовавшие за ней эскортом с такой почтительностью, что невозможно было не подойти к ним, не разбить вдребезги лед сдержанности, не сказать, как она их любит. Потом она разглядела ее всю: женщина без возраста, нелепо, как уборщица, одетая, какая-то чужеродная здесь. И наконец, не сразу, до нее дошло, что Глория — чернокожая. В свое время Лола пережила период «black power» [5] Черная сила (англ.). и выступала в защиту угнетенных меньшинств. В Глории она признала жертву мужчин и Америки. Она шагнула к ней и — как будто знала ее всю жизнь — обняла.

Но, как ни странно, на том нью-йоркском коктейле не Лола выручила Глорию, наоборот: Глория подарила Лоле последний шанс на спасение. Ведь эта женщина, выглядевшая в тот день такой неуместной среди разглагольствующих интеллектуалов, эта маленькая, да еще и раздавшаяся после сорока женщина на фоне худых и плоскогрудых дам в строгих черных платьях — эта женщина имела вес, и немалый. Глория Паттер из «Мидлвэй Канзас Юнивер-сити», декан факультета иностранных языков, председательница нескольких обществ франкофонии, финансировала фестиваль французского кино шестидесятых годов в Нью-Йорке. От Лос-Анджелеса до Нью-Йорка все заискивали перед Глорией Паттер. Что касается кричаще-красного жакета, делавшего ее фигуру бесформенной, тюлевого банта, которым были стянуты уже серые от седины волосы, и длинных серег из дешевого стекла, все это порекомендовала ей консультант по имиджу.

С того дня Лола Доль была неизменной участницей всех феминистических мероприятий, организованных Глорией, и в первую очередь мидлвэйского симпозиума — гвоздя программы. Она почти поселилась в Соединенных Штатах и выступала то в одном университете, то в другом с литературными чтениями: пишущие женщины, а также иногда Великий Оракул — единственный писатель мужского пола, которого признавала аудитория, потому что когда-то он поддерживал женское движение. Лола читала все на той же интонации, все тем же голосом. Читала, не понимая, — она сама ввела в свое время эту моду. Читать, не пытаясь вникнуть в смысл того, что читаешь, читать как экзерсис, ничем не обязанный тексту.

Идиллия продолжалась до тех пор, пока Глория не познакомилась с Авророй; сначала она прочла ее книги, потому что та была француженкой, потом воспылала к ней любовью, потому что писала она об Африке. Глория, завоевавшая Америку, мечтала об Африке, своей прародине, которой она не знала и которую не решалась посетить. Американка в ней взяла верх. Она была беспомощна перед бескрайними просторами черного континента, не дававшими ей покоя. Для Авроры же Африка была родным краем, и это раз и навсегда определило палитру ее красок и гамму запахов.

Когда, приехав во Францию, Глория всеми правдами и неправдами добралась до Авроры и нагрянула в ее парижскую квартирку, она так и застыла, открыв рот, от изумления не в состоянии переступить порог двери, в которую форменным образом вломилась. Ни на минуту ей не приходило в голову, что Аврора могла быть не чернокожей. Аврора оказалась белой, из тех блондинок, что с возрастом бледнеют почти до прозрачности. У Глории в рамках «феминин стадиз» была создана исследовательская группа по изучению африканской литературы. Она пригласила Аврору в качестве африканской писательницы , а поскольку Аврора, со своей стороны, была убеждена, что Америка — это что-то вроде Африки, то их мечты счастливо совпали. Студенты не имели ничего против.

В Мидлвэе Глория снова, как девчонка, влюбилась в Аврору. Ей словно вернули прежнюю, достойную Лолу Доль, да плюс еще книги — что ни говори, она всегда ставила их выше кино, да еще впридачу Африка, где Аврора действительно жила. В писательнице чувствовалось что-то воздушное, невесомо-ускользающее, она была как шарик, который держат за ниточку: он рвется в небо, а стоит разжать пальцы — улетит. Нет уж, ее я не выпущу! — вот точная формулировка отношений, которые завязала Глория в одностороннем порядке.

Для писательницы был забронирован номер в «Хилтоне», но Глория в порыве любви сказала ей: ТЫ будешь жить у меня, я приготовила для ТЕБЯ комнату дочери. Видя, что это не привело в телячий восторг Аврору, еще не пришедшую в себя после двух перелетов, Париж-Чикаго и Чикаго-Мидлвэй, она поведала ей, что будет несколько докладов — и самых лучших, — посвященных ее книгам. Сама Бабетта Коэн взяла на себя межтекстовый анализ ее творения. Аврора реагировала по-прежнему вяло; тогда Глория сообщила, что с чтением ее последней книги выступит Лола Доль. И наконец выложила потрясающую новость: Я уже работаю над переводом! Тут в глазах писательницы блеснула искра надежды. Вообще-то, добавила Глория, это не так просто, скорее я делаю адаптированный вариант. Мы еще об этом поговорим.