Авраам Иегошуа - Возвращение из Индии

И мы простились.

Хотя я и торопился домой, все-таки я опоздал на полчаса, а войдя, сразу понял по выражению на лице матери, что моя угроза встревожила ее всерьез, а потому решил после обеда не уходить снова, а подремать в своей комнате в предчувствии бессонной ночи, снова ожидающей меня, поскольку не в состоянии был оставаться наедине с самим собою в пустом доме. Отец, слегка опьяневший от вина, которым его угостили в синагоге, погрузился в глубокий сон. Мать сидела, пытаясь снова читать свой роман, но, в итоге, не в силах совладать с собою, пришла ко мне в комнату, чтобы заставить поклясться ни единым словом не проболтаться отцу. Зачем делать его еще более несчастным, принося ему лишнее горе? Она ни звуком не обмолвилась о моих угрозах, как если упоминание о них делало их еще более реальными. Но ближе к вечеру, когда я совсем уже собрался обратно в Тель-Авив, она воспользовалась кратким отсутствием отца и спросила, как я себя сейчас чувствую. Неопределенные и несколько бессвязные мои ответы, особенно касающиеся потери мною нормального сна, усилили ее тревогу, и она предложила мне остаться на несколько дней в Иерусалиме.

— Но как? Завтра меня ждут в больнице.

Она задумалась на мгновение, а затем сказала, что она, или мой отец, но, не исключено даже, что оба они вместе могли бы приехать ко мне в Тель-Авив на день или два. К ее удивлению, я не отверг ее предложения с порога.

— Посмотрим, — сказал я. — Надо подумать.

Но она была настроена решительно, а затем, неожиданно для меня, прерывающимся голосом заговорила со мной по-английски, чего никогда раньше не делала. Если я и в самом деле собираюсь на что-нибудь решиться, я, как минимум, должен ее предупредить.

— Не вздумай поднести нам какой-нибудь сюрприз, — прошептала она, показывая, что вполне серьезно восприняла мою утреннюю угрозу. — У тебя нет морального права скрывать от меня ни единой мысли, — добавила она. — Я ведь никогда ничего от тебя не скрывала. — И это было чистой правдой: ни мой отец, ни она никогда и ничего от меня не скрывали; но только сейчас мне пришло в голову, что, может быть, им и нечего было скрывать.

— Так почему ты в такой панике? — спросил я с мрачным юмором, лежа с закрытыми глазами на диване и положив голову точно на то же место, на котором, скрестив свои длинные ноги, сидела тогда Дори, с видимым волнением слушая мои излияния. — Я вовсе не собираюсь огорчать вас чем-нибудь… Но если вы верите в реинкарнацию, у вас будет совсем немного поводов для беспокойства. Потому что, если со мною что-нибудь стрясется, я оставлю вам свою бессмертную душу.

Но она, похоже, была не в том настроении, чтобы восторгаться моим остроумием.

В середине ночи подал голос телефон, вдребезги разбивший остатки моего и без того хрупкого сна. Это была Микаэла, звонившая на рассвете из Варанаси. Голос у нее был теплым, чистым, веселым.

— Варанаси?! — в изумлении закричал я испытывая какую-то зависть. — Мне казалось, что на этот раз ты захочешь побывать в местах, в которых не была раньше.

— Точно, — подтвердила Микаэла, и снова я подумал, что никогда еще голос ее не звучал такой радостью и не был так дружелюбен.

Но как она могла лишить Стефани возможности прикоснуться к самому сердцу Индии? Далее я, случайно оказавшийся в положении туриста, знал, что сердце Индии находится именно здесь, среди причалов и храмов, протянувшихся вдоль берегов Ганга.

— А Шиви?! — кричал я. — Что Шиви? — Шиви тоже находилась под впечатлением духовной атмосферы, переполнявшей Варанаси, потому что она была сейчас счастлива после нескольких бессонных ночей, проведенных в Нью-Дели. — Что случилось? — Ничего особенного, с детьми это случается часто. Диарея, но она, собственно, уже прошла — грязные руки. — Но как это случилось? — Я кричал. Странные звуки вылетали из моей груди, словно это кричали попеременно сидевшие во мне отец Шиви и врач, оба находившиеся слишком далеко от ребенка; но может быть, это кричал еще кто-то, кто искал собственного спасения. Однако Микаэла, даже в состоянии радости остро чувствовавшая мою боль, быстро успокоила меня. Я могу на нее положиться. Когда дело касается Шиви, никаких споров быть не должно. В любом случае, в ближайшие несколько дней они доберутся до Калькутты, где будут окружены заботой и вниманием добрых друзей и превосходных докторов. — Снова Калькутта? — удивленно воскликнул я, и в сердце моем возникло подозрение, что доктора Калькутты привлекают ее ничуть не меньше, чем таинственное очарование Индии. А потому, не в силах сдержаться, я снова взорвался: — Ну так как же Шиви? Я имею в виду, как твои индийцы лечат ее? — И странный этот вопрос, который я задавал себе во время галлюцинации ночных моих кошмаров был воспринят с глубоким пониманием.

— Ей хорошо здесь. Она окружена всеобщей любовью. И я рядом. А что еще надо ребенку?

Я полагал, что ребенку еще много чего надо. Быть дома, например. Но, похоже, я ошибался. Шиви, по словам Микаэлы, и воспринимала Индию как свой новый дом. Даже такой «эксперт» по Индии, как Микаэла, никогда не могла представить, что Шиви проявит столь явный интерес к Индии, равно как и то, какой интерес она сама вызовет у индийцев, которые никогда не встречали подобного представителя Запада. Когда Микаэла сказала им, как ее зовут, их интерес к Шиви перерос в подлинный энтузиазм.

— Они не чувствовали себя оскорбленными из-за того, что девочка носит имя одного из их богов?! — орал я в трубку.

Но в ответ услышал, что они не только не разозлились, но всячески выражали удивление и радость при виде крошечного создания с огромными голубыми глазами, носящую имя грозного и опаснейшего из богов, Шиви-Разрушителя мира, и чувства их были столь сильны, что целые толпы следовали за ней. Меня это скорее испугало, чем обрадовало. Это была Индия!

— Будь осторожнее, Микаэла! Ради всего святого — будь осторожнее! — снова закричал я в трубку. Но голос ее вдруг стал пропадать, делаясь все тише и тише, пока не исчез совсем.

После подобного разговора бесполезно было возвращаться в постель и пробовать уснуть, а кроме того, в любом случае я должен был оказаться в больнице самым ранним утром, поскольку все операции этого дня были сдвинуты в первую половину из-за торжественных проводов доктора Накаша, назначенных на время обеда.

Накаш появился в операционной минута в минуту, хотя это был последний день его работы, чтобы с обычным своим спокойствием занять свое место возле анестезионного аппарата; лысая его голова также привычно просвечивала сквозь пластик шапочки. Не удивительно, что на церемонии прощания маленькая аудитория рядом с помещениями администрации была битком набита истинными и преданными почитателями этого человека, который за сорок лет работы не пропустил ни единого дня.