Джим Шепард - Рассказы

Когда мы приехали, оказалось, что мой пес, бедный шибздик, намотал цепь на дерево и чуть не задохся. Сам не пойму, почему мы его на дворе бросили.

— Ты что же — не поможешь мне занести сумки? — сказала мать, когда я выскочил из машины первым.

Через несколько часов, когда я уже лег, она возникла на пороге моей комнаты:

— Есть специальные телефонные номера… звонишь, консультируешься. Мне Оуэн рассказал.

— Вот пусть Оуэн и звонит.

— Оуэну это не требуется, — сказала она.

— У тебя и так неплохо с деньгами, — сказал я. — А на меня в твоем доме обрушилось столько говна, сколько я нигде больше не огребал.

Так я заткнул ей рот дня на три, наверно.

Когда она наконец созрела для разговора, я снова ушел в лес. Взял с собой пса, но он, конечно, сбежал. Нашелся, только когда я вернулся домой. Люди любят потолковать о раке и инсультах, а я вот считаю: если уж сдохнуть, то от холеры. Прочитал про нее на сайте «Энциклопедия эпидемий»: оказывается, в Индии холера меньше чем за сто лет уморила тридцать восемь миллионов человек. По одному названию ясно: эта зараза шутить не любит.

После учебки в Форт-Силле мне полагалось четыре с половиной года отслужить в регулярной армии и еще четыре в резерве. В резерве я учился на «gi-Bravo» — на медработника то есть, но экзамены завалил. Когда они объявили об этом, то постарались меня успокоить: не волнуйся, найдем тебе занятие. В итоге определили меня в Центр учета санитарных потерь и оказания ритуальных услуг. «И чем же ты там занимался?» — стала допытываться мать, когда я вернулся из армии. «Да так, — говорю, — по мелочам: кто-то мозгами раскидывал, а я собирал». Кажется, в тот момент она смотрела по телику «Фермерскую дочку». Даже Оуэн не удержался от смеха.

А если говорить о печальном… Знаете, я ведь много чего перевидал, но одну из самых тягостных картин за всю жизнь наблюдал уже после возвращения домой: мать съехала на обочину у знака «Стоп», в мороз — на улице минус двадцать три, не меньше, — открыла окно, хватает рукой снег с зеркала и пытается кидать на лобовое стекло, чтобы очистилось. Это уже после того, как мы проехали вслепую три квартала. Только после трех кварталов она удосужилась съехать на обочину. Я сижу, не вмешиваюсь, а она тянется рукой и кидает снег на наружную сторону стекла. Иногда попадает по дворникам.

И так минут пять. А остановились мы, между прочим, прямо у «Стюартс». В двух шагах от нас в витрине написано: «Стеклоочистительная жидкость, распродажа». Но она — это ж надо! — не идет в магазин. И не просит меня помочь. И даже из машины не вылезла, чтобы попытаться очистить стекло как следует, руками поработать.

У меня начали выпадать волосы. По утрам набирается полная расческа. Догадываюсь из-за чего. Оно конечно, людям на меня наплевать, но, если учесть, что творится с моими зубами, все кристально ясно.

Вхожу в дом, после того как тридцать минут счищал с крыльца снеговую кашу. А на автоответчике — голос моего сына. Мать его прокручивала снова и снова. Я пришел — она щелкнула кнопкой. И вернулась к мойке, опять чего-то там копошится по хозяйству.

— Ты мне собиралась сказать про его звонок? — спросил я.

Она ответила вопросом на вопрос:

— Ты как там — уже весь лед счистил?

— Льдом я не занимался. Снег счистил.

— И что я теперь должна делать со льдом, а?

Я ушел от нее в гостиную. А она мне в спину:

— Его мать тоже оставила сообщение. Говорит, что наймет адвоката, и тот надерет тебе задницу, если не начнешь посылать деньги. И еще один звонок был. — Сказала и уткнулась, как обычно, в телевизор.

Я пошел на кухню, включил автоответчик. Сообщение было только одно, от сына, он сказал, что хочет пожелать мне веселого Рождества. И еще: «Про твою часть была статья в газете, я ее тебе послал». Послышалось какое-то тихое жужжание — то ли его телефон барахлит, то ли наш. «Дай мне знать, получил ты ее или нет», — сказал он после минутной паузы, точно дожидался чьего-то ответа.

У меня разболелась голова: казалось, огоньки то зажигаются, то гаснут и заодно пытаются расколоть череп изнутри.

— Кто еще звонил? — спросил я, все еще стоя у автоответчика. С моих сапог текла черная вода — столько всякой дряни смешалось со снегом.

— А мне почем знать! — откликнулась мать из гостиной. — Она не назвалась.

— Звонила женщина? Спрашивала меня? Это не Дженис была?

— Я же говорю: она не назвалась, — прокричала мать. Когда я вернулся в гостиную и встал перед ней, она сказала: — Смотреть не даешь. — Подразумевался телевизор. — Быстро прискакал, — добавила она, когда я перебрался на диван. — Ты, значит, подружку себе завел?

Я мысленно повторял: «Это мой единственный шанс», а потом призадумался, откуда у Дженис мой телефон. Может, в библиотеке узнала?

— Твой черед мне не отвечать? — спросила мать.

— Тихо, мне надо подумать.

Она ненадолго заткнулась. А потом все-таки сказала:

— Даже не представляю, кому захочется тратить на тебя время.

Я думал, что надо бы взять пса и пойти к дому Дженис, но шел мокрый снег. Вот чуть-чуть погода наладится, и пойду. Но мне не сиделось на месте, мать сказала: «От тебя половицы ходуном ходят» — это она насчет того, что я ногой стучу. Я ушел к себе наверх. Пес прибежал меня проведать, поглядел и тут же удрал вниз.

Потом мне стало так худо, что я просто должен был вырваться из дома. Пошел к ручью проверить капканы. Надел военную куртку с капюшоном, но все равно вымок. Два капкана вообще не смог найти, в третьем — ничего. Может, я вообще их неправильно ставлю, почем мне знать. Правда, месяц назад я обнаружил, что один капкан захлопнулся, рядом на снегу кровь. Иду назад от ручья, смотрю: вокруг моего дома — кольцо полицейских машин. Залег в соседской песочнице, тремя домами дальше, наблюдаю. Потом смотрю: уезжают.

«Что ж такое что ж такое что ж такое?» — вертелось в голове. Сам поразился, насколько все это меня потрясло. Но с годами я разработал кой-какие приемы, помогающие не терять контроль над собой. И теперь я все их перепробовал. После отъезда полицейских выждал еще полчаса: лежал, подперев подбородок руками в перчатках, чтоб не стучать зубами. Знаю ли я хоть одного человека, который станет валяться на снегу в песочнице у чужого дома?

Мокрый снег сменился дождем. Я так промерз, что у меня в голове затрещало. Один из врачей, которые в резервных войсках якобы учили меня на медработника, звал меня ТПМ — травматическое поражение мозга. Когда он впервые назвал меня так, я сказал, что не было у меня никаких травм мозга. А он: «Ну, может, в младенчестве».

Наконец я встал, спустился под горку, обошел свой дом. Двор превратился в озеро. В спальне матери горел свет. Я потихоньку пробрался к окну. На тумбочке под лампой — брошюра, название: ВАШ СОЛДАТ ВЕРНУЛСЯ ДОМОЙ! В гостиной орал телевизор, но, может, мать пошла в подвал? Я дождался, пока она поднимется по лестнице, и только тогда вошел с черного хода.