Карл-Иоганн Вальгрен - КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН

— Я же пошутил!

— Смешно, — сказала Луиза без улыбки. — Но я-то не шучу. Поразительно, на то, чтобы понять, что мне лучше всего с самой собой, ушло десять лет. Знаешь, когда я искала дом, я поставила целью найти что-то в этом духе. Небольшая жилая площадь, но большой сад. В моей спальне наверху умещается только односпальная кровать. Маклер говорил, что это единственный недостаток, всё остальное замечательно — гостиная, кухня и спальня внизу. Но как раз именно та крошечная комнатка мне больше всего и понравилась. Здесь уместится только односпальная кровать, подумала я, а детская будет внизу, в комнате побольше. Не сомневайся, Луиза, сказала я себе. Это как раз то, что тебе нужно!

Внезапный вопль Винсента помешал нежелательному развитию беседы. Ребёнок вставил между щёк палочку от мороженого, отчего сделался похожим на лягушку, и никак не мог её вынуть. Пока Луиза занималась ортодонто-логическими проблемами сына, Иоаким попытался представить, как выглядит её грудь под блузкой. Он не видел её голой уже лет шесть… наверняка тяжёлая беременность и роды мало что оставили от природной красоты её тела, не говоря уж о пролетевшем времени… Он попытался вызвать в памяти какие-то чувственные эпизоды с её участием, но ничего не приходило в голову. Единственное, что ему удалось вспомнить с лёгким содроганием, как он когда-то практиковал семяизвержение на эту самую грудь — и то чаще в отчаянии, чем в эйфории. Им даже никогда не было особенно хорошо в постели, напомнил он себе. Их половая жизнь постепенно превратилась в средство примирения, быстрые и неряшливые соития после завтрака в их двушке на Лилла Эссинге, почти не раздеваясь. В холодном поту нежности, смешанной с ужасом, они, словно с трибуны стадиона, наблюдали, как тает их любовь… Луиза уходила на работу — она тогда проводила исследование рынка для какой-то продуктовой компании, — а он занимался самообразованием, студент-недоучка, живущий на средства жены и мечтающий… О чём, собственно, он тогда мечтал?

Да ни о чём. Едва только за Луизой закрывалась дверь, его начинала мучить всё та же эротическая чесотка. Его охватывал нестерпимый похотливый зуд, сопровождаемый взрывами сексуальных фантазий, но Луиза никогда в них не присутствовала. Зуд начинался в голове и распространялся по всем телесным и душевным закоулкам. Он наполнял кровью его мужской орган, разъедал совесть, сыпал чесоточный порошок в его нервную систему и мог быть удовлетворён, только когда он находил особу противоположного пола и трахал её в любом подходящем и неподходящем месте. В крошечной студенческой комнатке. Или в «коллективе», где она жила. Или в элегантной пятикомнатной квартире на Эстермальме, которая буквально вопила в подтверждение банальной истины, что деньги не приносят счастья… Или в однокомнатной лачуге в пригороде, убедительно доказывающей противоположное, что деньги всё-таки кое-какое счастье приносят… Там можно было поранить ногу о разбросанные по полу элементы конструктора «Лего», хозяин конструктора спал на выдвижной койке, а его отчаявшаяся одинокая мама умоляла ночного гостя вести себя потише. Или на улице, в контейнере (такое тоже случалось), в тёмном углу Бьорнс Тредгорд — а куда ещё идти, если предмет своего вожделения он находил без четверти три утра, притулившейся у стойки бара в ресторане «Мельница»?.. Ничего необычного в этом не было. С этим зудом можно было справиться только одним способом — эякулировать его из тела, и к любви эта терапевтическая процедура не имела ни малейшего отношения.

А завершала приступ чесотки ложь, наспех придуманное алиби, отвлекающая внимание перебранка — всё что угодно, что могло бы хоть немного успокоить муки совести.

— А знаешь, что я думаю о нашем браке? — Луиза словно прочитала его мысли.

— Я почему-то знал, что раньше или позже ты задашь этот вопрос.

— Он не стоил ни гроша.

— Спасибо. Твои слова согревают душу.

— Факт есть факт. Восемь лет никуда нас не привели. Вернее, привели в никуда. Я много думала об этом в последнее время. От отца Винсента остался, по крайней мере, Винсент… — Она сделала широкий жест в сторону мальчика. — Эта связь имела смысл, хотя и была короткой и уж никак не счастливой. Но мы-то с тобой, Иоаким, мы-то не достигли ничего, кроме горя… горя, горя и горя… просто горная цепь. Я даже не уверена, научились ли мы чему-нибудь друг от друга, кроме твёрдого знания, что так жить нельзя и что такое никогда не повторится.

— Ты весь в грязи! — вставил Винсент, обращаясь к Иоакиму. — И ты мне не папа!

Эти проникновенные слова мальчика вызвали у матери улыбку. Она как раз вынимала из духовки очередную партию булочек. Совершенно генетическая улыбка, подумал Иоаким, она передавалась по материнской линии со времён величия австралопитеков в африканской саванне, улыбка неисчерпаемой любви к своему потомству и к своему мужчине.

— А как его папа? — спросил Иоаким, сглотнув комок величиной с яблоко.

— Я о нём мало что знаю. Деньги платит вовремя. Винсент иногда к нему ездит.

— Папа, папа, — заныл Винсент. — Хочу к папе!

Он выглядел очень довольным собой: ему удалось добиться подтверждения, что ни в каком родстве с этим грязным и подозрительным незнакомцем он не состоит. С неестественной скоростью он спрыгнул на пол и начал колотить ногой в дверь кухонного шкафа.

— Хорошие мужики на дереве не растут, — продолжила Луиза. — И это и есть главная трагедия молодых одиноких женщин. В этом городе живут тысячи интересных одиноких женщин, а где же мужчины, Иоаким, я тебя спрашиваю, где же мужчины? Трудоголики в скучных костюмах, спившаяся богема… Орущие футбольные фанаты… а где изящество, элегантность, стиль? Где прячутся честные и романтические мужчины?

Луиза вздохнула и начала прибирать на кухонном столе. Иоаким решил, что сейчас самое время рассказать о смерти Виктора.

Какое-то время его бывшая жена и отец были очень близки… Это стало особенно заметно, когда их брак уже шёл к концу и Луиза в отчаянии искала утешения у Виктора. Они долго и тихо говорили по телефону по вечерам, покуда Иоаким в соседней комнате размышлял, какой бы повод изобрести, чтобы удрать в заповедник секса под названием «Мельница». Они продолжали и продолжали говорить, и в конце концов он просто исчезал, без всяких объяснений, иногда на несколько дней. Заводил пошлые знакомства, ночевал на диванах у собутыльников, тупо ворочался в собственном эмоциональном болоте… Условия жизни ему диктовал член, член был его посохом, картой, компасом и поводырём в джунглях сексуальных возможностей… Он готов был сделать что угодно, пойти на любую ложь, лишь бы избежать гробового молчания за обеденным столом в шесть часов, вздохов по поводу новостей в девять и душещипательных сахарных пилюль вечернего фильма.