Меир Шалев - Дело было так

— Только этого нам не хватало, — тяжело дыша, сказала она, — чтобы о нас говорили, будто мы вяжем свитеры для собак.

И хотя она при этом улыбнулась, но можно было почувствовать, что это «чтобы о нас говорили» было произнесено с полной серьезностью.

Мама всячески пыталась заинтересовать меня сельскохозяйственными занятиями, но, увы, не преуспела в этом. Дядя Менахем выделил ей участок в полдунама за птичником, и она посеяла там огурцы, перец, баклажаны, чеснок, лук и помидоры для нашей семьи. Каждый день, после уроков на курсах, она шла навестить свой огород и через несколько дней попросила меня пойти ей помочь.

Я охотно пошел. Мы начали полоть, разрыхлять и окучивать, но через полчаса я выпрямился, оперся на мотыгу и сказал ей:

— А сейчас ты поработай, а я буду рассказывать тебе истории.

Она расхохоталась, но домашние, услышав об этом, понимающе переглянулись, видимо припомнив, как сеял когда-то огурцы мой отец. Кстати, несколько лет спустя я начал куда серьезней работать с Менахемом и Яиром и даже получал от этого большое удовольствие. Но тогда, в девять лет, я отнюдь не демонстрировал того усердия, которого ожидают от претендента на почетное звание «Я из мошавников Нагалаля». Вся моя трудовая деятельность ограничивалась утренними посещениями коровника, куда нас с сестрой посылали за молоком.

В коровнике всегда звучала громкая музыка. Дядя Менахем протянул туда провод от домашнего радио и подсоединил к нему динамик. Он говорил, что музыка хорошо влияет как на количество молока, так и на его качество. Наши коровы попеременно слушали то «Кол Исраэль», то «Галей Цахал», и всякий раз, когда дядя, находясь в коровнике, хотел перейти с одной станции на другую, он закладывал два пальца в рот и громко свистел, а его жена Пнина, услышав этот свист, тотчас переключала домашнее радио на нужную волну. Во время дойки оба дяди, Менахем и Яир, непрерывно спорили, перебивали и передразнивали друг друга, рассказывали разные истории и острили по поводу своих родителей, самих себя, своих соседей и всех прочих мошавников.

К маминому великому удовольствию, я научился у них многим семейным выражениям (созданным по большей части бабушкой Тоней) и начал широко ими пользоваться. Мне очень нравилось бабушкино «я вся трясусь» — так она говорила, когда хотела показать, как сильно она сердится, — а также «я разбита телом и душой» и уже упомянутое мною выше «когда я была девушкой» . Но особенно по душе пришлись мне слова, которыми она реагировала на чью-либо смерть: «Его уже нету» . Так она говорила о каждом умершем, в любом случае добавляя при этом: «У него была ужасная смерть» . То не были ошибки в грамматике или медицине — то были ее языковые изобретения, которые семья тут же с восторгом присваивала. Мы по сей день говорим «его уже нету» , независимо от того, кто умер — мужчина или женщина или речь вообще идет о разбившейся в аварии машине. А самые строгие наши блюстители семейных традиций обязательно при этом добавляют: «У него была ужасная смерть» , — даже если эта смерть была мгновенной или в глубокой старости.

Некоторые из бабушкиных оборотов распространились также среди друзей дома, а одна важная фраза стала даже мировой классикой. То было выражение: «Ты ко мне говоришь?» — которым она пользовалась, когда к ней осмеливался обратиться кто-нибудь из ее врагов. Можете представить себе наше волнение и восторг, когда много лет спустя мы увидели американский фильм «Водитель такси», где Роберт де Ниро стоит перед зеркалом, тренируясь быстро выхватывать револьвер, и говорит при этом с похожей интонацией: «You talkin' to mе?»

Лично я не был удивлен фразой де Ниро, потому что знал, каким образом она попала из Нагалаля в далекий Голливуд, но вся семья была потрясена. Все звонили друг другу по телефону и спрашивали с бабушкиной интонацией: «Ты видел?» или «Ты видела „Водитель такси“?» Потому что наша бабушка Тоня говорила это: «You talkin' to mе?» — намного раньше Роберта де Ниро, правда не на английском, а на иврите с русским акцентом. И в отличие от водителя такси, который упражнялся в этой фразе, закрывшись в своей комнате и выхватывая револьвер перед зеркалом, бабушка произносила ее в самом центре деревни, прямо в лицо своим врагам и не нуждаясь при этом в револьвере. «Ты ко мне говоришь?» — цедила она с оскорбительно-леденящей интонацией, а потом, раздавив врагов одной этой фразой, отворачивалась и шла себе дальше своей высокомерной (насколько позволяли низкий рост и короткие ноги) походкой.

После уроков и обеда я шел к Яиру, который был и остался самым близким мне дядей. Он был старше меня всего на восемь лет, и мы чувствовали себя скорее братьями, чем дядей и племянником. Яир был поздним сыном у бабушки и дедушки и рос в то время, когда отношения между ними окончательно испортились. Его старшие братья и сестры к тому времени уже обзавелись собственными семьями и покинули дом, и у него не было той поддержки, которую они оказывали друг другу в детстве. Но у него был — и остался поныне — спасательный круг в виде хорошего чувства юмора, и он говорил со мной, как старший брат с младшим.

Однажды какой-то таинственный хищник проник в наш курятник и не ограничился тем, что утолил голод, но вдобавок прикончил еще десятки цыплят — просто из кровожадности.

У Яира была тогда винтовка калибра 0,22, которую в народе называли «ту-ту», и он был необыкновенной меткости снайпером. Он решил устроить засаду — под подозрением были мангуста или дикая кошка — и пригласил меня присоединиться.

Когда спустилась темнота, мы вдвоем залегли против курятника. Лежали в полной тишине. Яир запретил мне говорить и двигаться, чтобы не спугнуть хищника. Где-то через час я уснул, а еще через час проснулся в ужасе от звука одиночного выстрела. Яир стрелял в полной темноте и тем не менее попал убийце прямо между глаз! Мы подбежали к хищнику. Это был большой желтоватый кот — то ли домашний, но одичавший, то ли помесь дикого кота и домашней кошки, неосторожно вышедшей когда-то прогуляться в полях.

Наутро Яир выставил труп убитого хищника на ящике в центре двора. «Чтобы все коты, мангусты и шакалы поняли, что с нами не стоит заводиться», — объяснил он мне. Кот лежал там день-два, а потом его выбросили на край поля на поживу птицам небесным и зверям земным, и больше на наших цыплят никто уже никогда не посягал.

Полуденный отдых Яир неизменно проводил «в гамаке» вне дома, очень радуя свою мать этой привычкой. Этот его «гамак» представлял собой на самом деле старую, широкую железную кровать. Яир приварил к ее углам цепи, сверху положил потрепаный матрац и подвесил кровать между двумя цитрусовыми деревьями. В этом «гамаке» мы с ним качались и дремали после обеда, усталые, с набитыми животами, а земля под нами дышала тяжелым жаром, и весь «круг» Нагалаля пылал, как огромная сковорода.