Меир Шалев - Дело было так

Беспросветная темень, как тогда, во чреве корабля и в грузовых вагонах. Тишина. Звук вставленного ключа. Звук поворачиваемого ключа. И дверь снова закрыта.

В тот первый день тысяча девятьсот тридцать пятого или тридцать шестого года, когда пылесос моей бабушки сошел с конвейера на одном из предприятий «Дженерал электрик» в Соединенных Штатах, он, думаю, и представить себе не мог тех путешествий, приключений и превратностей судьбы, которые ожидали его в будущем. И уж наверняка не мог он предвидеть того ударa, что постиг его сейчас. Скорее всего, он думал, что жизнь его пойдет по той же колее, что у всех его братьев по конвейеру: доставка с производственной линии на склад, а оттуда, спустя некоторое время, переезд в какой-нибудь магазин; там он постоит в своем ящике в задней комнате или будет выставлен соблазнять покупателей в самом магазине, а может, даже в витрине; потом его купят и привезут в какой-нибудь дом, где он познакомится с хозяевами и начнет свою трудовую жизнь.

Жизнь рядового пылесоса течет довольно монотонно. Раз-два в неделю его включает для работы один и тот же человек — иногда мужчина, но обычно женщина, — и точно так же, как они сами, он производит затем однообразные действия: проходит по одним и тем же комнатам, где его ждут одни и те же встречи. И лишь изредка ему выпадает познать небольшое волнение: встретить незнакомого вида крошку или волос, — а порой и волнение побольше: сегодня опорожняют его мешок! Или даже — какой сюрприз! — хозяева купили новый ковер!

Иногда озорной хозяйский мальчишка испытывает его возможности: можно ли пропылесосить им собаку? Вернуть летающий бумажный самолетик? Или поймать несчастного таракана, пытающегося удрать в свою дыру под раковиной? А иногда супруги расходятся, и тогда он обычно остается с ней, а муж исчезает из жизни их обоих и находит себе другую подругу, у которой уже есть пылесос, который остался у нее после того, как она оставила своего мужа.

Свипер моей бабушки удостоился куда более увлекательной жизни. Вместо рутинного переезда с завода в магазин и оттуда в дом покупателя в ближних кварталах он совершил огромное путешествие — через материки и моря, по волнам и горам, по дорогам и рельсам, и в заключение — по сельской дороге, на крестьянской телеге: белая лошадь, голубые глаза, желтизна карандаша и стерни, зеленое поле.

Понятно, что он наслаждался всем этим и даже испытывал что-то вроде гордости. Но сейчас, в темноте запертой ванной комнаты, он понял, что порой куда предпочтительней обычная жизнь, предсказуемая рутина, как у всех людей и у всех пылесосов. Почему меня не оставили в Америке? — тоскливо вопрошал он в душе. Почему не послали к нормальной американской домохозяйке — той, что в платье в горошек, с красной помадой и ухоженными ногтями? К такой же, как он, обычной американской женщине, понимающей, как работает американский пылесос. И что такого он сделал? Собрал в себя грязь? А как же ему ее не собрать? Ведь в этом и состоит его работа. Он работает, и собирает пыль, и сам немного пачкается при этом, и все ради того, чтобы у нее был чистый дом, ухоженные ногти и улыбка на лице.

Но не это было главное. Главное состояло в том, что раньше, во время своего путешествия, свипер знал, что ему предстоит: он едет в дом, где будет убирать, к домашней хозяйке, которая его ждет, — а сейчас, в закрытой ванной, его точили мрачная неизвестность и растущий страх. Потом его охватило отчаяние, а под конец к нему пришло сознание и понимание. Он понял, что никогда больше не увидит дневного света.

Были с ним в ванной еще несколько бабушкиных арестантов: три девственных сервиза, две нарядные столовые скатерти с кружевной оторочкой, никогда не покрывавшие стол, и новое постельное белье, на котором никто никогда не спал, не видел сны и не любил. Но никто из них не согрешил так, как он, и никто не был, как он, приговорен к пожизненному заключению…

А снаружи продолжалась жизнь. Деревья растили плоды. Куры несли яйца. Коровы истекали молоком. Было приготовлено и съедено множество селедок. Стены и полы были вымыты снова и снова, мокрым и сухим, мылом и керосином. Уличная грязь, как всегда, липла к обуви, домашняя — к пальцам. Пыль, как и положено пыли, витала в воздухе, пытаясь проникнуть, преуспевала в этом у соседей, а у бабушки Тони пятилась и отступала.

Время шло. Рождались и росли внуки и внучки, мылись в «корыте» в углу дворовой дорожки, слушали рассказы своих родителей: вот тот особенный цитрус , который посадил твой дедушка, сегодня он приносит только грейпфруты, но раньше на нем росли анчоусы и помидоры. А вот тут ползла гадюка, которую я убила метлой. Обувной щеткой? Кто тебе рассказывал такое? А здесь привязывали нашу умную ослицу Иа, которая ночами летала навещать королей. К какому королю она больше всего любила летать? К тому, который давал ей больше ячменя.

И обиды были. Далеко отсюда, в Америке, дядя Исай обиделся больше, чем обижался раньше, когда получал обратно доллары, которые он посылал брату. До него снова долетели слухи, на сей раз о том, что именно бабушка Тоня, которой в его коварном плане с пылесосом предназначалась роль союзницы, побрезговала его подарком и перестала пользоваться им, и эта новость его глубоко задела. Он знал, что палестинские первопоселенцы — революционеры, а революционеры, как правило, это люди крайние и не признающие компромиссов. А поскольку дядя Исай уже был гордым и сознательным американцем, он знал также, что в данном случае речь идет не просто о революционерах, а о социалистах, то есть о людях совсем уж опасных. Но сейчас он понял, что самая крайняя на свой лад и самая несгибаемая среди них, а также несравнимо более опасная в том, что касается лично его, — это как раз бабушка Тоня.

Но время шло. Придумывались и забывались воспоминания, сочинялись и рассказывались семейные истории, росли и ветвились версии, и все эти годы несчастный американский свипер томился в запертой ванной комнате бабушкиного дома в мошаве Нагалаль. И каждый раз, когда мы навещали бабушку, и удостаивались быть допущенными в ее дом, и проходили возле запертых дверей запретных комнат, мама говорила снова и снова:

— Вот здесь мебель моей мамы…

А возле двери в ванную комнату:

— …а здесь ее свипер.

Воздух стоял неподвижно. Считанные пылинки, в незапамятные времена проникшие в ванную комнату [60] В книге: комнау. , давно осели на пол. За дверью слышались невнятные голоса, звук передвигаемой мебели, шорох метлы, капанье воды, стекающей с выкручиваемой тряпки, громкое тиканье будильника, споры бабушки Тони с дедушкой Ароном, его все более редкие песни и все более частые раздраженные реплики, сиплый голос сипухи на кипарисе во дворе, ответный ночной храп из дома — у бабушки тонкий и переливчатый, у деда нарастает и нарастает, потом пугается сам себя, обрывается на миг и крепчает снова.