Карсон Маккаллерс - Отражения в золотом глазу

— Ты ведь знаешь, что роешь себе могилу, — сказал Сильвестр. — Прекрасно знаешь.

Жокей прошел через зал в бар. Там он заказал коктейль, и Сильвестр видел, как он замер неподвижно, словно оловянный солдатик, и медленно потягивал из бокала, отставив в сторону крошечный мизинец.

— Он — сумасшедший, — сказал Симмонс. — Я же вам говорил.

Сильвестр обернулся к богачу:

— У него желудок совершенно не работает. Съест баранью отбивную, и через час ее еще можно нащупать в животе. И он не потеет. В нем уже пятьдесят килограммов, на два больше, чем было в Майами.

— Жокеям нельзя пить, — заметил богач.

— Похоже, что ему и есть нельзя. Желудок совсем не работает.

Жокей допил коктейль. Он сделал последний глоток, раздавил большим пальцем вишенку на дне и отставил бокал в сторону. Девушки в брюках стояли слева от него, повернувшись друг к другу, а за другим концом стойки два посетителя спорили, какая гора самая высокая в мире. Каждый был с кем-нибудь, только жокей пил в одиночестве. Он расплатился новенькой пятидесятидолларовой бумажкой, не считая, сунул сдачу в карман.

Жокей вернулся в зал к столику, за которым сидели трое мужчин, но садиться не стал.

— Не думал я, что у вас такая дырявая память, — повторил он.

Жокей был так мал, что крышка стола доходила ему до пояса, и он, не наклоняясь, ухватился за нее своими жилистыми руками. — А почему? Знаете почему? Да потому что слишком заняты своей жратвой!.. Слишком!..

— Прошу тебя, — взмолился Сильвестр. — Веди себя благоразумно.

— Благоразумно! — Бледное лицо жокея задрожало, потом застыло в гримасе. Он качнул стол, тарелки на нем задребезжали. На мгновение всем показалось, что стол перевернется. Но жокей тут же отпустил его. Он протянул руку к ближайшей тарелке и сунул в рот несколько ломтиков жареной картошки. Потом, оттопырив верхнюю губу, неторопливо пожевал их, повернулся и сплюнул на красный бархатный ковер. — Распутники, — сказал он тихим прерывистым голосом. Он прокатил это слово во рту так, словно у него был вкус и запах. — Распутники, — повторил еще раз, повернулся и чопорной походкой направился к выходу.

Сильвестр пожал своими оплывшими, жирными плечами. Богач промокнул салфеткой пролившуюся на стол воду. Они молчали до тех пор, пока не пришел официант, чтобы убрать со стола.

В это утро неясная грань между сном и явью пришлась на Рим: струи фонтанов, узкие улочки, древние арки, пышный золотистый город, цветущие деревья, оплывшие от времени камни. Иногда перед пробуждением он возвращался в Париж, иногда ступал по булыжной мостовой военной Германии, катался на горных лыжах, жил в занесенной снегом хижине в Швейцарии. Иногда оказывался на вспаханном поле в Джорджии, на охотничьей зорьке… Сегодня в безвременном царстве сна он оказался в Риме.

Проснувшись в номере нью-йоркской гостиницы, Джон Феррис почувствовал вдруг, что его ожидает какая-то неприятность, хотя и не знал, какая именно. Это чувство, вытесненное утренними хлопотами, продолжало одолевать его и после того, как он оделся и вышел на улицу. Стоял безоблачный осенний день, полосы бледного солнечного света виднелись между окрашенными в пастельные тона небоскребами. Феррис вошел в ближайшую аптеку, сел возле окна и заказал себе завтрак по-американски: яичницу и сосиски.

Неделю тому назад Феррис прилетел на похороны отца на свою родину, в Джорджию. Испытанное им потрясение убедило Ферриса в том, что молодость его прошла. Волос на голове редел, обнажились залысины, на них пульсировали жилки, тело было худым, не считая округлившегося живота. Феррис любил своего отца, одно время их отношения были невероятно доверительными, но с годами сыновняя привязанность ослабла. И вот, казалось бы, давно уже ожидаемая смерть вызвала у Ферриса сильнейшую тревогу. Пока была возможность, он провел несколько дней с матерью и братьями. Самолет в Париж вылетал завтра утром.

Феррис достал зачем-то записную книжку и с нарастающим интересом принялся ее перелистывать. Фамилии и адреса: Нью-Йорк, европейские столицы, потускневшие записи времен Джорджии. Поблекшие, написанные то печатными буквами, то неверной пьяной рукой. Бетти Уилс — недолгая любовь, сейчас она замужем. Чарли Уильямс — ранен в Хюртгенском лесу, с тех пор ничего не слышно. Жив ли ты, старина Уильямс? Дон Уолкер — работал на телевидении, очень разбогател. Генри Грин — после войны стал пить, говорят, лежит в больнице. Кози Холл — кажется, умерла. Веселая глупышка Кози — невозможно себе представить, что и она может умереть. Феррис захлопнул записную книжку: его одолевали случайность и эфемерность, ему стало страшно.

Внезапно он вздрогнул: выглянув в окно, он увидел в уличной толпе свою бывшую жену. Элизабет медленно прошла мимо окна, совсем рядом. Он не мог понять ни дикую дрожь своего сердца, ни сопровождавшее ее чувство отчаяния и благодати, которое осталось и после того, как Элизабет ушла.

Феррис торопливо расплатился и выбежал на улицу. Элизабет стояла на углу Пятой авеню возле светофора. Феррис поспешил к ней, собираясь заговорить, но вспыхнул зеленый свет, и Элизабет перешла улицу. Феррис заторопился следом. У следующего перекрестка он мог ее догнать, но почему-то сбавил шаг. Ее светло-каштановые волосы волнами падали на плечи. Глядя на нее, Феррис вдруг вспомнил, как отец сказал однажды, что у Элизабет «прелестная осанка». У следующего перекрестка она свернула, Феррис повернул тоже, хотя догонять ее больше не хотелось. Даже его тело отреагировало на Элизабет: ладони стали влажными, сердце сильно билось.

Восемь лет прошло с тех пор, как Феррис в последний раз видел свою бывшую жену. Он знал, что она давно уже вышла замуж, что у нее родились дети. В последние годы Феррис редко о ней вспоминал, но сразу после развода утрата Элизабет буквально подкосила его. Со временем раны затянулись, Феррис влюбился, потом влюбился еще раз. Сейчас у него была Жанна. Любовь к Элизабет, конечно же, — дело минувшее. Но почему, в таком случае, дрожит его тело и мечется ум? Феррис понимал, что его омраченное сердце совершенно не гармонирует с солнечным осенним днем. Внезапно он развернулся и большими шагами, почти бегом направился в гостиницу.

Феррис налил себе выпить, хотя не было еще и одиннадцати. Он полулежал в кресле и поглаживал стакан с разбавленным бурбоном. Впереди целый день, он улетает в Париж завтра утром. Феррис перебрал в уме оставшиеся дела: отправить багаж в аэропорт, позавтракать с шефом, купить ботинки и плащ. Кажется, что-то еще — что именно? Феррис допил бурбон и распахнул телефонный справочник.

Решение позвонить бывшей жене пришло как-то само собой. Телефонный номер стоял под фамилией ее мужа Бейли, и Феррис, отбросив всякие колебания, тут же набрал его. На Рождество они с Элизабет обменивались поздравительными открытками; получив извещение о свадьбе, Феррис послал ей в подарок деревянную безделушку. Таким образом, причин не звонить не было. Но пока он прислушивался к гудкам на другом конце провода, им овладело дурное предчувствие.