Дорис Лессинг - Великие мечты

— Что, не нравится? Колется правда? — фыркнул юноша, от запаха которого Юлию едва не стошнило. Она прижала к носу ладонь.

— Юлия, — сказала Роуз, — а Джонни знает, что вы здесь? И что вы здесь делаете? Приглядываете за сыночком? — Она оглянулась с ухмылкой, ожидая одобрения.

Юлия пробралась за дверь, но помещение снаружи было полно теми, кто не попал внутрь.

— Дорогу матери Джонни Леннокса! — крикнула Роуз, и толпа разделилась надвое. Здесь, где речи не звучали, а передавались из уст в уста, не было той атмосферы толпы, неизбежности насилия. Молодые люди таращились на Юлию, на ее помятую шляпу, на ее перепуганное лицо. Она дошла до выхода. Там, почувствовав слабость, она вцепилась в косяк.

Роуз спросила:

— Вызвать вам такси, Юлия?

— Не помню, чтобы я разрешала вам называть меня Юлией, — сказала старая дама.

— О, простите, миссис Леннокс! — притворно воскликнула Роуз, снова оглядываясь посмотреть, одобрили ли ее окружающие. И потом добавила со смешком: — Ну и дерьмо!

— Должно быть , ancien régime, [10] Старорежимная (фр.). — сказал кто-то с американским акцентом.

Юлия встала посреди тротуара. Дурнота одолевала ее. Роуз осталась на ступеньках позади нее и громко объявила своим приятелям:

— Мамаша Джонни Леннокса. Она пьяна.

Показалось такси, и Юлия взмахнула рукой, но оно не собиралось останавливаться для такой взлохмаченной, явно ненормальной старухи. Роуз сбежала с лестницы, догнала такси, и тогда оно притормозило.

— Спасибо, — выговорила Юлия, забираясь в автомашину. Она все еще прижимала к лицу платок.

— О, не стоит благодарности, прошу вас, — язвительно процедила Роуз и повернулась к входу, ожидая смеха, и получила его.

Уезжая, Юлия слышала, как из окон зала вырываются всплески аплодисментов, криков, скандирования: «Покончим с американским империализмом! Покончим с…»

Когда Джонни покидал митинг, Роуз воспользовалась удачным случаем и пробилась к звезде коммунистов, чтобы сказать ему как равному:

— Ваша мать была здесь.

— Я знаю, — ответил Джонни, не глядя на нее. Он всегда игнорировал ее.

— Она была пьяна, — рискнула продолжить Роуз, но он обошел ее и удалился, не сказав больше ни слова.

Сильвия не забыла своего обещания. Она договорилась с неким доктором Лехманом, чтобы он посмотрел Юлию. Вильгельм знал его и знал, что он занимается проблемами здоровья в пожилом возрасте.

— Нашими проблемами, дорогая Юлия.

— Гериатрия, — сказала она.

— Слово — это всего лишь слово. Договорись, пожалуйста, чтобы он и меня проконсультировал.

Юлия вошла в кабинет и села на стул перед доктором Лехманом. Весьма приятный мужчина, подумала она, хотя и молодой. На самом деле он был средних лет. Немец, как и она? С такой фамилией? Тогда, может, еврей? Беженец, спасшийся от таких, как она? Примечательно, как часто она стала думать о таких вещах.

У Лехмана был безупречный английский: по-видимому, врачам не нужно было говорить на кокни, чтобы получить работу.

Юлия догадывалась, что он многое понял о пациентке уже по тому, как она подходила к стулу, и, разумеется, с ним предварительно говорила Сильвия, а уж изучив результаты анализа ее мочи, измерив давление и выслушав сердце, врач знал о ней больше, чем она сама.

Он сказал с улыбкой:

— Миссис Леннокс, вам посоветовали обратиться ко мне в связи с проблемами, имеющими отношение к старости.

— Такое складывается впечатление, — ответила она и увидела, что доктор уловил ее неприязнь к теме.

— Вам семьдесят пять лет.

— Верно.

— В наши дни это не слишком преклонный возраст.

Юлия решила открыться:

— Доктор, иногда я чувствую себя так, будто мне все сто.

— Вы позволяете себе думать, что вам столько лет.

Юлия ожидала услышать нечто совсем иное и, приободрившись, улыбнулась этому человеку, который не собирался давить на нее ее же возрастом.

— С вами все в порядке — с точки зрения физического здоровья. Поздравляю. Хотел бы я быть в такой хорошей форме. Но увы, все знают, что врачи не следуют собственным рекомендациям.

Теперь Юлия позволила себе усмехнуться и кивнуть, словно говоря: очень хорошо, перейдем к делу.

— Я часто сталкиваюсь со случаями, подобными вашему, миссис Леннокс. С людьми, которых убедили, что они состарились, хотя это еще не так.

«Вильгельм? — подумала Юлия. — Неужели он…»

— Или они сами себя в этом убедили.

— И я тоже? Ну… возможно, так и есть.

— Я собираюсь сказать кое-что, что может вас шокировать.

— Ну, доктор, меня непросто шокировать.

— Хорошо. Вы сами можете решить, когда стать старой. Сейчас вы на перекрестке, миссис Леннокс. Вы можете сказать себе, что вы старая, и тогда вы умрете. Но можете сказать себе, что вы еще не состарились.

Юлия подумала над его словами и кивнула.

— Полагаю, вы пережили какое-то потрясение. Смерть? Но это не важно, что именно случилось. Я замечаю в вас признаки скорби.

— Вы очень умный молодой человек.

— Благодарю вас, но я уже не молод. Мне пятьдесят пять.

— Вы могли бы быть моим сыном.

— Да, мог бы. Миссис Леннокс, я хочу, чтобы вы встали с этого стула и ушли от… вашей нынешней ситуации. Вы можете принять такое решение. Вы не старая женщина. Вам не нужен врач. Я пропишу вам витамины и минеральные добавки.

— Витамины!

— Почему бы и нет. Я сам их принимаю. И приходите еще раз через пять лет, и тогда мы обсудим, пора ли вам стареть.

Золотистые облака сеяли на землю бриллианты, которые ударяли по такси, взрываясь крошечными кристаллами, или скользили по стеклам окон, и их тени создавали рисунок из точек и пятнышек — такой же, как на маленькой вуали Юлии, скрепленной на голове крупной заколкой. Апрельское небо из солнечного света и дождика на самом деле было обманом, потому что на календаре сентябрь. Юлия оделась как всегда. Вильгельм сказал ей: «Моя дорогая , liebling, дражайшая Юлия, я хочу купить тебе новое платье». С протестами и ворчанием, но довольная в душе, Юлия объехала с ним лучшие магазины, где Вильгельм привлек к процессу молодых женщин — поначалу высокомерных, но быстро поддавшихся его обаянию, и в конце концов стала обладательницей бархатного костюма цвета кларета, ничем не отличающегося от тех, что она носила на протяжении десятков лет. Облаченная в него, Юлия с удовлетворением думала о деликатной шелковой строчке по краю воротника и манжет, а также об идеальной розовой шелковой подкладке — это была ее защита против варварского мира. На сиденье рядом с ней Фрэнсис согнулась вдвое, занятая сменой чулок и каждодневных полуботинок на низком каблуке на выходные туфли и черные блестящие чулки. А в остальном ее рабочая одежда (Юлия заехала за Фрэнсис в издательство) была сочтена вполне адекватной случаю. Эндрю сказал, что хочет отметить кое-что, но что наряжаться не нужно. Что он имел в виду? По какому поводу торжество?