Пол Остер - Сансет Парк

Ему кажется странным сейчас находиться вместе с ней, сидя напротив своей бывшей жены и ее мужа, сидя в другой кабинке другого ньюйоркского ресторанчика, странным — потому что любви, которая когда-то в нем была к ней, никакой не осталось; и он знает, что Корнголд — гораздо лучший муж для нее, чем он когда-либо был; и для нее — огромная удача иметь рядом с собой такого заботливого мужчину, который поддержит в нужную минуту, даст советы, которым она послушно следует много лет, своею любовью освободит ее от напряженности и беспорядочного гнева, а он, Моррис, никогда не был готов любить ее так — никогда не дал бы совета об ее карьере, никогда бы не поддержал ее или понял бы, что кружится в этой очаровательной голове. Она стала гораздо лучшей, чем была тридцать лет тому назад, и вся заслуга в этом — Корнголда; он поражен, как тот смог спасти ее после двух неудачных браков, и тем, что тот выбросил все водочные бутылки и пузырьки от таблеток, которые она начала коллекционировать после второго развода, и тем, что остался с ней во время всех неприятных моментов ее жизни; и кроме того, что Корнголд сделал для Мэри-Ли, Моррису просто нравится этот человек, и не потому, что тот был очень добр во все те года, когда мальчик был рядом, не потому, что тот был взволнован исчезновением Майлса, как полноправный член семьи, а потому, что он обнаружил это много лет тому назад: Саймон Корнголд — чрезвычайно приятный человек; и что Моррису больше всего нравится в нем — это то, что тот никогда не жалуется. Все пострадали от краха, спада, каким бы словом люди не называли время депрессии, не исключая книжных издателей, разумеется, но Саймону досталось гораздо хуже: независимый кинобизнес разрушен, кинокомпании и прокатчики рассыпаются, как складные стулья, каждый день недели, и прошло два года с тех пор, когда он выпустил последний фильм, после чего он неофициально ушел на пенсию, приняв приглашение преподавать производство кинофильмов в университете Лос Анджелеса; но он не грустит об этом, или, по крайней мере, не выказывает свою горечь, и единственное, как он объясняет изменения в своей жизни: ему пятьдесят восемь лет, а продюсирование независимой кинопродукции — работа для молодых. Изнурительные поиски денег могут раздавить чей-угодно дух, если ты не сделан из стали, говорит он, а как не крутись, он уже перестал быть стальным.

Но об этом позже. Разговор об Уинни и о Привет тебе, божественный свет , и о стальных мужчинах не начинается до тех пор, пока они переговорят о том, почему Мэри-Ли позвонила Моррису три часа назад и попросила его поужинать с ними как можно скорее. Новость. Первый пункт на повестке встречи, и как только они входят в ресторан и садятся на свои места за столом, Мэри-Ли рассказывает ему о сообщении, оставленном на ее телефоне сегодня в четыре часа дня.

Это был Майлс, говорит она. Я узнала его голос.

Его голос, говорит Моррис. В смысле — он не назвался?

Нет. Только сообщение — короткое, непонятное сообщение. Расскажу, какое было. М-м . Длинная пауза Извиняюсь . Длинная пауза. Позвоню потом .

Ты точно уверена, что это был Майлс?

Абсолютно.

Корнголд говорит: Я все пытаюсь понять, что означает извиняюсь . Извиняется за что? Извиняется, что замешкался оставить нормальное сообщение? Извиняется за все прошлое?

Трудно сказать, отвечает Моррис, но я бы решил, что он замешкался.

Что-то должно случиться, говорит Мэри-Ли. Очень скоро. На днях.

Я разговаривал с Бингом, говорит Моррис, просто, чтобы проверить — все ли в порядке. Он мне сказал, что у Майлса есть подружка, юная кубинка из Флориды, и что она была тут, в Нью Йорке, неделю-другую, гостила у него. Мне кажется, она уехала домой сегодня. Со слов Бинга, Майлс планировал связаться с нами, как только она уедет. Вот и все объяснение сообщению.

Но почему он позвонил мне, а не тебе? спрашивает Мэри-Ли.

Потому что Майлс думает, что я все еще в Англии, и со мной невозможно связаться до понедельника.

А откуда он про это знает? говорит Корнголд.

Выходит так, что он позвонил в мой офис две-три недели тому назад, и ему сообщили, что я вернусь на работу пятого. Вот, что передал Бинг, и, как ни посмотри, не вижу смысла, почему сын будет врать ему.

Мы большие должники у Бинга Нэйтана, говорит Корнголд.

Мы должны ему за все. Трудно представить прошлые семь лет без него.

Мы должны что-нибудь сделать для него, говорит Мэри-Ли. Напишем чек, пошлем его в круиз по миру, что-нибудь.

Я пробовал, отвечает Моррис, но он не возьмет от меня денег. Он очень обиделся, когда я предложил ему в первый раз, а во второй раз он обиделся еще больше. Он говорит: Нельзя брать деньги за то, что поступаешь, как нормальный человек. У молодого человека есть свои принципы. Я уважаю его за это.

Что же еще? спрашивает Мэри-Ли. Что-нибудь о том, чем занимается Майлс?

Немного, отвечает Моррис. Бинг говорит, он все время сам по себе, но другим жителям дома он нравится, и он с ними ладит. Тихий, как обычно. Незаметный, как обычно, но оживился, когда приехала девушка.

А теперь ее нет, говорит Мэри-Ли, и он оставил сообщение на моем телефоне, что позвонит потом. Я не знаю, что я сделаю, если увижу его. Тресну его по щеке… или обниму его и поцелую?

И то и другое, говорит Моррис. Сначала — по щеке, а потом — поцелуй.

Затем они прекращают обсуждать Майлса и переходят к Счастливым Дням , к будущему независимого кино, к странной смерти Стива Кокрейна, к преимуществам и неудобствам жизни в Нью Йорке, к полноте Мэри-Ли (отчего она в шутку раздувает щеки и описывает себя прекрасным бегемотом), к готовящимся к печати романам Хеллер Букс, и к Уилле; никак не пропускаемая в разговоре Уилла, и, конечно, должен быть задан вежливый вопрос, но у Морриса нет никакого желания рассказывать правду, нет желания открыться и говорить о страхе, что он может ее потерять, что он уже потерял ее, и потому он отвечает, что Уилла цветет, в прекрасной форме, что его поездка в Англию была как вторым медовым месяцем, и он с трудом может вспомнить время, когда был так счастлив. Его ответ занимает несколько секунд, и потом они переходят к другим вещам, другим событиям, другим темам о совершенно различном, но Уилла — теперь в его мыслях; он никак не может освободиться от мыслей о ней и, видя Корнголда и бывшую жену напротив, спокойствие и приветливость в их отношениях, скрытую, невысказываемую словами сложность их привязанности друг к другу, он понимает, насколько он одинок, насколько одиноким он стал; и с приближением конца ужина, ему становится тоскливо от возвращения в пустую квартиру на Даунинг Стрит. Мэри-Ли выпила достаточно вина, чтобы в ней возникло желание быть шумной и щедрой, и когда их трое выходят наружу, чтобы разойтись по своим сторонам, она открывает свои объятия и говорит ему, Давай обнимемся, Моррис. Долгие сердечные объятия для погрузневшей пожилой женщины. Он крепко прижимается к ее широкому зимнему пальто и ощущает ее тело под одеждой, тело матери его сына, и она отвечает ему тем же крепким прижатием, а потом левой рукой гладит его затылок, словно говоря, чтобы он перестал беспокоиться, что темные времена скоро пройдут, и все простится.