Пол Остер - Сансет Парк

Потом позвонил Бинг Нэйтан, и все вновь перевернулось. Майлс работал поваром в чикагской забегаловке, и первым позывом у Морриса было поехать туда и поговорить с ним — не требовать ничего, просто понять, что происходит — но Уилла воспротивилась этому, и после его звонка с хорошими новостями к Мэри-Ли и Корнголду в Калифорнию, те решили встать на сторону Уиллы. Их аргументом было: мальчику уже двадцать один год, и он сам вправе решать свою судьбу; пока он здоров, пока у него нет никаких проблем с законом, пока он не угодил ни в какую психушку, пока он не просит никаких денег, у них нет никаких прав заставить его делать что-то вопреки его желаниям — даже чтобы поговорить с ним, чего он, очевидно, тоже не хотел делать. Дадим ему время, сказали они. Он все решит для себя.

Но Моррис их не послушался. Он полетел самолетом в Чикаго на следующее утро, и в три часа дня он запарковал взятый напрокат автомобиль на улице напротив У Дюка — обшарпанной, со многочисленными покупателями забегаловки в неприглядном районе южной части города. Через два часа Майлс вышел из заведения, одетый в черную кожаную куртку (Моррис купил ее ему на девятнадцатилетие) и выглядящий хорошо, очень хорошо, чуть выше и плотнее, чем когда они виделись за воскресным завтраком восемь с половиной месяцев тому назад; и рядом с ним была высокая, привлекательная чернокожая женщина в возрасте где-то за двадцать; и, как только они вышли из дверей, Майлс обнял женщину за плечи, притянул ее к себе и поцеловал в губы. Это был жизнерадостный поцелуй, такой, какой мог быть поцелуй человека, отработавшего восемь часов и вернувшегося к любимой женщине; и женщина засмеялась от внезапного выплеска чувств, обняла его и поцеловала его в ответ. Спустя мгновение они шли по улице, держась за руки и говоря друг с другом так чувственно и интимно, как могли бы лишь говорить близкие создания, влюбленные; и Моррис просто остался сидеть, застывший на сиденье рентованного автомобиля, не имея никакого желания выскочить и последовать за ними; а через десять секунд Майлс и женщина повернули налево за угол и исчезли из виду.

Так он делал еще три раза, один раз в Аризоне, один раз в Нью Хемпшире, и еще один раз во Флориде, всегда оставаясь незамеченным — парковка у склада, где Майлс загружал грузовик, холл отеля, где сын промчался мимо него, одетый в униформу работника, небольшой парк, где он сидел и видел, как сын читал Великого Гэтсби и потом беседовал с симпатичной школьницей, читающей точно такую же книгу — всегда страстно желая подойти и что-нибудь сказать, всегда страстно желая ввязаться с ним ссору, ударить его, обнять его, обнять мальчика и поцеловать его, но никогда не сделав ничего подобного, никогда не рассказав никому, прячась, видя, как Майлс взрослеет, видя, как его сын становился мужчиной, в то время, как жизнь его самого мельчала, становилась настолько мелкой, что терялся всякий интерес к ней; и эти тирады Уиллы в Экситере, насколько тяжело пришлось ей, его смелой, усталой Уилле, и Бобби там, на дороге, и Майлса нет, и все равно он странным образом полон решимости, все еще полон веры, все еще думает, что развязка истории — еще впереди; а когда его думы становятся слишком тяжелы для него, он старается отвлечь себя детскими фантазиями о переодевании в различные костюмы, маскируясь настолько, что даже его родной сын не смог бы его узнать, демон переодевания в духе Шерлока Холмса, не просто поменяв одежду и обувь, но и само лицо, и волосы, и даже голос — полная трансформация из одного человека в другого; а сколько разных стариков он изобрел за то время, как идея пришла к нему в голову, сморщенных пенсионеров, ковыляющих с тростью в руке, стариков с развевавшимися по ветру белоснежными волосами и бородами, Уолт Уитман в старости, добродушный старичок, потерявшийся и обратившийся к молодому человеку за помощью, и потом, разговорившись, старик предложит молодому человеку посидеть за выпивкой, и потихоньку эти двое станут друзьями; а сейчас Майлс живет в Бруклине, в районе Сансет Парк, неподалеку от кладбища Гринвуд, и ему пришел в голову другой персонаж, ньюйоркец по прозвищу Баночник, из тех старых бездомных, разыскивающих по помойкам бутылки и банки для сдачи в утиль — пять центов за бутылку, пять центов за банку — непростой путь для заработка, но времена сейчас нелегкие и потому не приходится жаловаться; и ему видится, что Баночник — старый индеец из племени мохаук, потомок мохауков, переселившихся в Бруклин в начале прошлого века, тех мохауков, кто переехали сюда, чтобы работать на высотных строительных работах в Манхэттене — почему они, потому что мохауки по какой-то причине совершенно не боятся высоты, они чувствуют себя, как дома, там в вышине и могут танцевать на балках и решетках без малейшего страха или приступа боязни высоты; и Баночник — потомок тех бесстрашных людей, построивших башни Манхэттена, человек со странностями, увы, что-то там с головой, глупый старый одиночка, который проводит свои дни, толкая магазинную тележку в округе, собирая бутылки и банки, приносящие ему пять центов за штуку; и когда Баночник говорит, очень часто он вставляет в свои речи абсурдные, совершенно не к месту, рекламные лозунги, вроде: Пройду милю за Верблюдом , или: Не уходите из дома без этого , или: Выйди за пределы, выйди на связь , и, наверняка, Майлсу будет интересно понаблюдать за человеком, который прошел бы милю из-за Кэмела; и, когда у Баночника закончатся рекламные лозунги, он начнет цитировать из Библии, говоря что-нибудь похожее на: Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится или И что случилось, тому и суждено было случиться , и как только Майлс решит отвернуться и пойти своей дорогой, Баночник приблизится к нему вплотную и закричит: Запомни, парень! Банкротство это не конец! Это начало!

Десять часов утра, первого утра нового года, и он сидит в кабинке кафе У Джо Джуниора, что на углу Шестой Авеню и Двенадцатой Стрит, где в последний раз он виделся с Майлсом почти две тысячи семьсот дней тому назад, сидит, как вышло случайно, в той же самой кабинке, что и тем утром, ест яичницу и поджаренный хлеб с маслом и продолжает разыгрывать в воображении свое превращение в Баночника. У Джо Джуниора — небольшое помещение, простое, прямо-за-углом-по-соседству заведение с пластиковым прилавком с хромированными краями, восемь крутящихся стульев, три стола у фасадного окна и четыре кабинки у северной стены. Еда — обычная, стандартная, приготовленная на жире еда двух десятков комбинаций завтрака, поджаренные сэндвичи с ветчиной и сыром, салаты из туны, хэмбургеры, бутерброды с мясом индейки и обжаренные в муке кольца лука. Он никогда не пробовал луковых колец, но легенда гласит, что один из постоянных клиентов, Карлтон Рэбб, ныне покойный, был так без ума от них, что добавил в свое завещание запись о том, что порция луковых колец должна была сопровождать его в гробу в последний путь. Моррис понимает, что еду в кафе трудно назвать достойной, но при этом у кафе есть достоинства — отсутствие музыки, возможность подслушать какой-нибудь интересный, часто смешной разговор, широкий спектр публики (от бездомных попрошаек до богатых домовладельцев) и, самое главное, это их памятное место. У Джо Джуниора был их местом ритуальных субботних завтраков, местом, куда он приводил сыновей каждую неделю в их детстве, тихими субботними утрами, когда трое их на цыпочках выходили из квартиры, давая возможность Уилле поспать еще час-два; а теперь он сидит в этом месте, в этом зашарпанном заведении на углу Шестой Авеню и Двенадцатой Стрит, возвращаясь к бесконечным субботам прошлого и вспоминая рай, в котором он когда-то жил.