Пол Остер - Сансет Парк

В Лондоне было немного получше. Отель стал для них нейтральной зоной, местом, лишенным прошлых воспоминаний; и были неплохие дни гуляний по музеям и сидений в пабах, ужинов со старыми друзьями, брожений по книжным магазинам, не говоря и о сладком времени ничегонеделания, отчего Уилле, похоже, стало лучше. Однажды, днем, она прочитала вслух ему кусок главы книги, над которой она работала — о последних романах Диккенса. На следующее утро, за завтраком, она спросила его, как идут поиски нового инвестора, и он рассказал ей о встрече с немцами на Франкфуртской книжной ярмарке в октябре, его разговоре с израильтянами в Нью Йорке в прошлом месяце, о шагах, предпринятых им в поисках денег. Несколько хороших дней, по крайней мере, неплохих дней, и затем пришло электронное письмо от Марти с новостью о смерти Суки. Уилла не хотела, чтобы он вернулся в Нью Йорк; она яростно и последовательно спорила с ним, почему ей казалось, что похороны будут слишком тяжелы для него, но когда он попросил ее полететь с ним вместе, выражение ее лица стало нервным, ее вывела из себя эта просьба, совершенно невинная — по его мнению, и тогда она сказала, нет, она не сможет. Он спросил ее, почему. Потому что она не сможет, сказала она, повторив свой ответ, словно в поисках нужных слов, явно находясь в раздоре с самой собой, совершенно неготовая к большим решениям; потому что она неготова вернуться, сказала она, потому что ей нужно больше времени. Снова, она попросила его остаться в Лондоне до третьего января, как и планировалось раннее, а он понял, что она проверяет его, чтобы он сделал выбор между ней и его друзьями, и если бы он не выбрал ее, она почувствовала бы себя преданной. Но мне надо вернуться, сказал он, просто вернуться.

Неделю спустя он сидит в своей ньюйоркской квартире в канун Нового года, пьет маленькими глотками скотч в темной гостиной и размышляет о своей жене; он говорит себе, что брак никогда не распадется по причине раннего отъезда из Лондона из-за похорон. А если и распадется, значит, так и должно было случиться.

Он может потерять свою жену. Он может потерять свой бизнес. Пока еще осталось дыхание в нем, говорит он себе, вспомнив эту старую, заезженную фразу, которая всегда нравилась ему, пока еще есть дыхание в нем, он не позволит ни тому и ни другому случиться.

Где же он сейчас? Одной ногой в неизбежном уходе, другой — в возможности существования. В конце концов, ситуация неблестящая, но есть кое-какие, подающие надежду, знаки, отчего он не теряет надежды — или если не надежды, то чувства того, что еще слишком рано отдаваться горечи и отчаянию. Насколько он становится похож на свою мать, когда он начинает так думать, как все еще она упрямо продолжает жить внутри него. Пусть разрушится дом над его головой, пусть его брак загорится ярким пламенем, а сын Конни Хеллер найдет путь отстроить свой дом и потушить огонь. Лаки Лорке спокойно идет под огнем пуль. Или как в танце духов племени Оглала Сиу — полная убежденность в том, что пули белого человека растворятся в воздухе прежде, чем коснутся его тела.

Он выпивает еще один бокал скотча и потом, шатаясь, следует к кровати. Вымотанный, настолько вымотанный, что мгновенно засыпает до того, как раздаются крики и праздничные фейерверки.

Он знает, почему ушел Майлс. Еще до того, как пришло то письмо, он наверняка знал, что сын провел ночь в их квартире, ту ночь, когда наутро он и Уилла очень открыто говорили о нем на кухне. После завтрака он распахнул дверь в комнату Майлса, чтобы узнать, приехал ли он на выходные, и когда он увидел пустую кровать, когда он обнаружил пепельницу, набитую сигаретными окурками, позабытую книгу в мягкой обложке о драме периода короля Джеймса, лежащую на полу, сплющенную, невзбитую подушку на быстро заправленной постели — верные знаки того, что сын ночевал здесь; и если он скрылся этим утром, не побеспокоив себя приветствием, без никакого привет или до свидания, это означало только одно, что он слышал все жестокие вещи, сказанные о нем, и был слишком расстроен, чтобы увидеться с родителями. Моррис не сказал о своем открытии Уилле, но тогда не было никакого смысла в гадании, что разговор приведет к такому решению Майлса. Он чувствовал себя очень плохо после того, что сказал, злым на себя, потому что не стал громко защищать сына перед лицом нападок Уиллы, но он подумал, что у него еще будет шанс извиниться в следующий раз, когда они увидятся, чтобы очистить их отношения и позабыть о прожитом. Затем пришло письмо, глупое, нарочно бодрое письмо с ошеломляющей новостью, что Майлс бросил учебу. Обжегся на обучении . Он никак не мог обжечься. Он любил учебу, он был наверху — среди лучших студентов; и за две недели до случившегося, когда они встретились за воскресным завтраком в кафе У Джо Джуниора, Майлс говорил о предметах, которые он планировал изучать в его последний год обучения. Нет, бросить учебу было враждебным актом мести и самоуничтожения, символическим самоубийством и, в чем не сомневался Моррис, прямым результатом того разговора, подслушанного им в квартире.

Все еще не было причин для паники. Майлс уезжал в Лос Анджелес, чтобы провести пару недель с его матерью, и все, что требовалось от Морриса — это взять телефон и позвонить ему. Он сделает это и все объяснит сыну, а если и это не сработает, он полетит в Калифорнию и поговорит с ним с глазу на глаз. Но не только Майлса не было у Мэри-Ли, самой Мэри-Ли не было дома. Она была в Сан Франциско на съемках пилотной серии телевизионного шоу; тот, кто разговаривал с ним, был Корнголд, рассказавший, что о Майлсе они не слышали уже больше месяца, и что, насколько тот знал, не было сделано никаких планов для поездки в Калифорнию этим летом.

С того самого момента они были вместе, все четверо, два родителя и два приемных родителя; и, когда они наняли частного детектива для поисков пропавшего сына, каждая пара оплатила половину затрат, ожидая восемь тоскливых месяцев отчетов, в которых говорилось, что нет прогресса, нет версий, нет поводов для надежды, нет никакой пылинки информации. Моррис быстро пришел к выводу, что Майлс исчез сознательно, но после трех-четырех месяцев Уилла и Корнголд начали сомневаться, постепенно решив, что Майлс мертв. Какой-то несчастный случай, подумали они, возможно — убили, возможно — сам себя, но сказать вслух не решились. Мэри-Ли была агностиком — она просто-напросто не знала. Он мог быть мертв, да, но с другой стороны, у мальчика были проблемы , и случившееся с Бобби его опустошило. Майлс ушел в себя с тех пор, и было ясно, что ему надо много о чем подумать . Убежать, конечно, было глупостью, но, может, что-то хорошее получится, может, пожив, не надеясь ни на кого, прочистит себе мозги. Моррис с таким анализом ситуации не спорил. Наоборот, он нашел, что отношение Мэри-Ли показалось ему достойное восхищения — спокойное, сочувственное и продуманное, не осуждающее Майлса, а скорее пытающееся понять его; он обнаружил, что безразличная, безответственная мать была больше привязана к сыну, чем он мог представить. Если что-нибудь позитивное и случилось из-за исчезновения Майлса, то это было то, что он поменял свое мнение о Мэри-Ли. Они больше не были врагами. Они стали союзниками, возможно, даже друзьями.