Пол Остер - Сансет Парк

На часах девять тридцать. Он хотел позвонить Уилле, чтобы поздравить ее с Новым годом, но в Англии сейчас два тридцать, и, несомненно, она уже спит несколько часов. Он возвращается на кухню, чтобы налить себе еще скотча, в третий раз с тех пор, как он вернулся в квартиру; и только сейчас, впервые за весь вечер, он вспоминает проверить телефонные сообщения, внезапно подумав, что Уилла могла позвонить, пока он был у Марти с Ниной, или когда ехал домой. Всего двенадцать новых сообщений. Одно за другим, он прослушивает их — но ни одного от Уиллы.

Его наказывают. Вот почему она взялась за ту работу на год, и почему она не позвонила — потому что она наказывает его за бессмысленную измену, совершенную им восемнадцать месяцев тому назад, глупое решение сексуальной слабости, о котором он даже жалел тогда, когда лез в кровать. В обычных обстоятельствах (но что назвать обычными?) Уилла не обнаружила бы, но вскоре после того, что он наделал, она пошла к своему гинекологу на обычную раз в пол-года проверку, и ей сказали, что у нее — хламидия, в мягкой форме, но неприятное заболевание, передающееся только половым путем. Доктор спросил ее, если у нее были совокупления с кем-то другими, кроме ее мужа, и поскольку ответом было нет, виновником мог быть не кто иной, как вышеназванный муж; и когда Уилла огорошила его новостью тем же вечером, у него не было никакого выбора, кроме признания. Он не выдал ни имени ни деталей, но признал, что когда она была в Чикаго со своей работой о Джордже Элиоте, он был в постели с кем-то. Нет, у него нет пассии, это случилось лишь однажды, и у него нет никакого желания повторения. Он просит прощения, сказал он, очень глубоко извиняется, он выпил слишком много, это было ужасной ошибкой; но, хоть, она и простила его, он понимает, почему ее злость не проходит — не из-за того, что он впервые за все время их совместной жизни изменил ей, нет, хоть и это уже плохо само по себе, но потому, что он заразил ее. Венерическое заболевание! кричала она. Отвратительно! Ты засунул свой дурной член в вагину какой-то женщины и кончил тем, что заразил меня! Тебе не стыдно, Моррис? Да, ответил он, ему было ужасно стыдно, как никогда в его жизни.

Сама мысль об этом мучает его сейчас, идиотство всего, лихорадочное небольшое совокупление, приведшее к такому беспорядку. Приглашение на ужин от Нэнси Гринуолд, литературного агента, за сорок, с кем он вел бизнес-дела последние шесть-семь лет, разведенная, непривлекательная, до той ночи он никогда и не думал о ней. Ужин в шесть часов на квартире у Нэнси в районе Челси, и единственной причиной, по которой он принял это приглашение, было то, что Уиллы не было в городе; довольно скучный ужин, и когда четверо других гостей взяли свои вещи и ушли, он согласился остаться, чтобы выпить с ней перед тем, как пойти домой в Вилладж. Тогда все и случилось, через двадцать минут после ухода гостей, быстрый безумный перепих без никакого смысла для них обоих. После того, как Уилла объявила ему о хламидии, ему стало интересно, сколько других таких же дурных членов удовлетворилось вагиной Нэнси, хотя, сказать правду, немного удовольствия досталось ему — хоть они и кончили вместе, он был слишком озабочен мыслями об измене Уилле, чтобы насладиться полагаемым удовольствием момента.

После его признания, после цикла лечения антибиотиками, очистившими тело Уиллы от микробов, он подумал, что наступил конец. Он знал, что она поверила ему, когда он сказал о том, что случилось только однажды, но этот крохотный ошибочный взгляд в сторону, эта брешь в их общности после двадцати четырех лет брака, пошатнули доверие Уиллы к нему. Она больше не доверяет ему. Она думает, что он — в поисках, ищет молодых и более красивых женщин; и даже если он в этот самый момент и не занят поисками, она уверена, что раньше или позже все опять повторится. Он сделал все возможное, чтобы разубедить ее, но его доводы, похоже, не подействовали. Он слишком стар сейчас для приключений, говорит он, он хочет прожить остатки своих дней с ней и умереть у нее на руках. И она говорит ему: Мужчина в шестьдесят два года все еще молод, шестидесятилетняя женщина — стара. Он говорит: После всего того, что мы прожили вместе, после всех кошмаров и печалей, всех ударов судьбы, всех страданий, сквозь которые мы прошли, как может такая незначительная вещь стать главной? А она отвечает: Может быть, прошлого для тебя оказалось слишком много, Моррис. Может, ты хочешь начать все заново с кем-нибудь.

Поездка в Англию не помогла. Они не виделись друг с другом три с половиной месяца, и когда он, наконец, поехал к ней на Рождественские каникулы, он понял, что она пробует это вынужденное расставание, как тест, чтобы увидеть — сможет ли она прожить без него подольше. Похоже, эксперимент пока удается. Ее гнев перешел в нечто вроде желаемой отстраненности, сдержанности, отчего ему было неловко с ней почти все время поездки, не зная точно, что сказать и что делать. В первую ночь ей было неохота заниматься сексом с ним, а потом, когда он начал остывать, она прижалась к нему и начала целовать его, как прежде, следуя интимным привычкам прошлого, словно между ними не было никакой напряженности. Он был совершенно сбит с толку — их молчаливое единство в постели ночью и нервные и бессвязные дни, нежность и раздраженность в совершенно непредсказуемом появлении, чувство того, что она и отталкивала его от себя и старалась уцепиться за него в одно и то же время. Между ними произошел лишь один скандал, одна самая настоящая ссора. Это случилось на третий или четвертый день, когда они еще были в ее квартире в Экситере и паковали свои вещи к поездке в Лондон; ссора вспыхнула, как все прежде случившиеся между ними, после того, как Уилла начала нападать на него из-за того, что он не захотел иметь с ней совместных детей, что вся их семья состояла из ее сына и его сына и никаких их общих детей, только их двое и никакого другого мальчика или девочки, без призраков имен Карла и Мэри-Ли, витающих вокруг детей; а после того, как Бобби погиб и Майлс исчез, посмотри на нас, сказала она, мы — ничто, и у нас ничего нет, и это его вина, что отговаривал ее не заводить детей все это время, а она была настоящей дурой, послушавшись его. Честно говоря, он никогда не возражал, он никогда не спорил с ней об этом, но как можно было знать, что такое случится; а когда Майлс исчез, они были уже совсем немолоды, чтобы заводить детей. Он не злился на нее за эти снова и снова сказанные слова, потому что была понятной ее печаль, ее потеря, и прошедшие двенадцать лет не могли принести бóльшего, но затем она сказала что-то такое, что ужаснуло его, что обидело его так сильно, и от чего он так еще полностью не отошел. А Майлс вновь в Нью Йорке, сказал он. Он свяжется с ними, может, на следующий день, может, на следующей неделе, и вся эта печальная глава их отношений будет закрыта. Уилла взяла багажную сумку и гневно швырнула ее на пол — жест ярости, никогда не виденный им до того. Слишком поздно, закричала она. Майлс — больной. Майлс — нехороший. Майлс разломал их, и с сегодняшнего дня она вырезает его из своего сердца. Она не хочет видеть его. Если он позвонит, она все равно не захочет увидеть его. Больше никогда. Конец, сказала она, конец, и каждую ночь она будет становиться на колени и молиться о том, чтобы он не позвонил.