Давид Гроссман - Будь мне ножом

Тут я снова должен прерваться. Принесли посылку. Жизнь постоянно напоминает о себе. Продолжу вечером, мне хочется ещё поговорить об этом…

Не верю! Отказываюсь верить, что ты так поступила со мной!

Ты что, ясновидящая? У тебя вместо глаз — рентген? А может это было лучшее из моих писем? Тебе совсем не любопытно? Простое женское любопытство… Как ты устояла перед соблазном? (Или я для тебя — не соблазн?).

Попытаюсь понять, как это произошло, как действует этот твой механизм: в то утро ты получила письмо, пронизанное восторгом от лета и от твоего нового счастья; прочла его, но письмо с продолжением, которое я послал потом, вечером (кстати, очень смешное), то письмо ты почему-то решила вернуть мне нераспечатанным! Но из-за чего? Из-за тепла, которое ты ощутила сквозь конверт? Из-за наклона, с которым я написал твое имя? А если бы в конверте была моя душа, тогда как?

Иногда твоя надменность невыносима! Я говорил тебе, что ты ужасно строга? Ты неприятно строга, не по-женски! Я, к примеру, почувствовал это уже в первых твоих письмах, но тогда эта твоя требовательность и бездонная серьёзность по отношению ко всему, что я сказал и что между нами было, — тогда мне это даже нравилось, а сейчас — как будто вода сошла, обнажив камни.

А эта принципиальность! «Любая фальшь здесь причиняет мне боль, как измена! Я вынуждена защищать себя от неё…» Измена — никак не меньше! Можно подумать, что мы подписали какой-то жизненно важный договор, а не просто ведём переписку!

Послушай — то, что ты сделала, совсем не пустяк! Чем больше я об этом думаю, тем сильнее чувствую, что это тыпредала меня! Что на протяжении нескольких месяцев ты забавлялась безвредным шутом, который кривлялся перед тобой, а ты, очевидно, воспринимала это как тайный флирт защищённой домохозяйки, испытывая при этом маленькое мещанское возбуждение. Но, когда это слишком приблизилось и стало горячо, когда ты вдруг ощутила в себе некое движение или живой трепет, ты испугалась и стала звать на помощь! Я читаю «контрацептивную» цидульку, которую ты приложила к моему запечатанному письму, и не могу поверить: сейчас, через три месяца, ты вдруг решила обвинить меня в том, что я всегда флиртую, но, в сущности, не с тобой, а с каким-то постоянно присутствующим во мне «лживым соблазном»!

«Донжуанство с самим собой»?! Ты иногда употребляешь такие анахро-пуританские выражения, что умереть можно! Странно, что ты не написала «Дон-Хуан»!

Боже! Как легко ты способна упрекнуть меня в том, что, если даже я решил освободиться от своего кокетства (непроизвольного!), то оно, по всей видимости, не готово со мной расстаться, и что я испытываю извращённое наслаждение, опошляя всё по-настоящему чистое и дорогое…

Это из-за того, что я написал в конце утреннего письма, верно? Замечание о твоём муже. Там был момент, когда я представил, как ты вдруг вскинулась. Я почувствовал, что касаюсь чувствительного места. Ладно, прости! Запиши признание: твой муж не унижен, не предан, не обкраден и не пострадал от действия закона сохранения счастья в природе. Вот, подписываюсь отпечатком своего криминального пальца.

Действительно, что я о нём знаю, и что я знаю о вас обоих? И ты права (ты вообще во всём права, Мирьям), ибо, что я могу знать об отношениях, не соответствующих моей борьбе за каждый миллиметр в чужой душе, ведущейся по правилам обычной территориальной войны где всегда — либо победа, либо поражение?

А что ты знаешь о крылатых конях, русалках и самом обыкновенном единороге?

Нет, мне необходимо услышать от тебя: что мешает тебе встречаться с таким Дон-Жуаном-дилетантом, как я? Он не из «перетасованной колоды карт»? Он не нуждается в «жалости» или «исправлении»? Иногда я думаю — а может быть, тебе следовало бы встречаться только с таким, может быть, он и заставил бы тебя хохотать и трепетать от наслаждения и расколол бы твою принципиальную твёрдость?

А может, тебе так трудно примириться именно с этим? Что я по наивности ни в одной написанной мною строчке не предложил тебе банального любовного приключения и не предложил — прости меня — переспать! Может быть, это вдруг обидело и взбесило ту примерную девочку, добрую королеву класса, которая никогда не позволяла себе, благовоспитанной, вспыхнуть всем своим огнём?

Это она сейчас ужасно обижена тем, что опять (как тогда?), если и возникает рядом какой-нибудь «парень», она интересует его только как «подруга», с которой можно поговорить и посоветоваться, или шепнуть ей на ухо о своей любви и страсти — но не к ней! К другой, к красавице класса, знойной и нахальной? К этой злой королеве?

А что ты думаешь, Мирьям, может, и теперешний парень, двадцать лет спустя, начал подозревать, что твоё тогдашнее заявление о том, что ты совсем, совсем, совсем не боишься настоящего накала отношений и чувств, что наоборот — этот накал и есть суть твоей жизни, звучало пустым звуком…

Кого ты обманываешь?

Возможно, это последнее письмо. Читай внимательно: половина четвёртого ночи, я в машине и всё уже позади. Не спрашивай, что я сделал. Если это не поможет растопить твоё ледяное сердце, я просто подниму руки и откажусь от тебя (и от себя тоже, я знаю), жаль, жаль!!!

Ты слышала крик? Ты не представляешь, как я близок к тебе сейчас, то есть, реально близок, рядом с твоим домом, в двадцати метрах от тебя. Я всю ночь, приближаюсь и удаляюсь, я как тот леопард, который ходил вокруг тебя кругами в твоём сне, но я — леопард, силящийся нетерзать тебя единственным привычным ему способом и сходящий с ума от бессилия! Ты так ничего и не поняла?

Мирьям, я бегал ночью вокруг тебя.

Всё. Семь раз вокруг твоего дома по небольшому шоссе, огибающему группу домов.

Ты способна так свести меня с ума (сейчас услышишь — как)!

Сигарета. Голова как улей. Машина провонялась дымом. Дым арабесками липнет к лобовому стеклу. Только подумать, как я близок к твоей кухне, из которой ты мне пишешь, к слегка дрожащему свету люминесцентной лампы, к деревянной сове, на которой ты записываешь все свои «нужно» и тут же забываешь. Даже к твоему геккону Брурии, который ровно в полночь выходит на промысел.

Я здесь. Всё вокруг спокойно спит, спит насильник, спит бандит, и только я всю ночь кружу вокруг тебя. И боюсь рассказать тебе, что ещё я сделал. Скажи, ты уже начала что-то чувствовать? Вертишься во сне и не понимаешь, что тебя захлёстывает? Это я, это моё исступление начинает действовать на тебя, накатываясь пенящимися волнами. Сегодня ночью я совершил вокруг тебя чисто религиозный ритуал, семь раз обежав вокруг Иерихона [12] Вот как описано в Торе взятие Иерихона войсками Иисуса Навина. Шесть дней воины обходили неприступные стены Иерихона и трубили в трубы, на седьмой день обошли вокруг города семь раз, а затем «Народ воскликнул, и затрубили трубами. Как скоро услышал народ голос трубы, воскликнул народ громким голосом: и обрушилась стена города до своего основания, и народ пошел в город…» (Книга Иисуса Навина, гл. 6). . Неужели ты не слышала моего хриплого дыхания? До этого момента я много лет не бегал, с самой армии, с курса молодого бойца. Это тощее дряблое тело уже давно поняло, что не достанутся ему наслаждения от связи с тобой, но я хотел, чтобы оно страдало. Послушай, я бегал вокруг тебя, видел твой дом с четырёх сторон, и ржавые ворота, и велосипед, прислонённый к большому дереву во дворе, и веранду, увитую бугенвиллеей. У вас очень маленький дом, он похож на облицованную камнем хижину и слегка запущен, двор почти пуст, Мирьям, и окно позади разбито, всё сильно отличается от твоего описания. И вдруг я подумал, почему ты сказала, что ваша маленькая семья, наверное, уже не вырастет?