Давид Гроссман - Будь мне ножом

Послеобеденное удовольствие: «Дядя Ваня» в постановке нашего театрального класса. Не все актёры были на должном уровне. И всё-таки, с каждым разом я всё больше люблю эту чудесную пьесу.

«Мой» момент на этот раз: когда Соня внезапно встаёт и произносит взволнованную речь о важности сохранения лесов, потому что эта тема интересует её любимого… В темноте я быстро записала на внутренней стороне руки под рукавом: «Яир, я хотела рассказать тебе о тебе, и твоя история была для меня даже важнее, чем моя, а сейчас я чувствую, что свою историю я потеряла…»

…А сейчас я смотрю на свою руку, и кожа под буквами шевелится, она горяча, плоть дышит и тело живёт.

Меня не покидает мысль: «А что там было на самом деле, в тот первый момент? А если бы я не улыбалась той улыбкой? Если бы не обнимала себя?»

Подумать только — я сумела очаровать, не прилагая ни малейшего усилия!

А то, что я дала ему, то, что он разглядел во мне, что без моего ведома вернуло его к жизни, что-то моё личное…

Я знаю, что это существует. Это существовало и до того взгляда. Это существует даже теперь, когда на него никто не смотрит. Это — лучшая моя часть, которую невозможно уничтожить, и благодаря которой я тоже не подлежу уничтожению.

Если бы я могла дать это и себе тоже!

Просто так взять и выплеснуть…

Утром на остановке автобуса у выезда из посёлка ко мне подошла обрюзгшая пожилая женщина. Оказалось, что она работает здесь домработницей в одной семье. Она сказала, что уже некоторое время наблюдает за мной, и моё лицо ей понравилось. Она хочет что-то мне рассказать и узнать моё мнение.

Тем временем подошёл автобус, мы вошли и сели рядом. Она начала рассказывать о себе, о своей жизни и своих болезнях, о детях, которых разбросало по свету, и всё время просила прощения за то, что обременяет меня.

Рассказала, что она из религиозной семьи, но происходящие вокруг события уже долгое время вызывают в ней ужасное предположение, что Бога нет. И это очень её пугает, портит ей жизнь и здоровье. Несколько недель назад она смотрела по телевизору передачу об Индии, и с тех пор её не покидает новая мысль: как ей, Ривке, собственными силами заставить Бога проявить себя.

Она возьмёт все свои сбережения и поедет в Индию (ей не страшно, поскольку у неё есть святая цель — она выполняет заповедь). Пойдёт в храм, который показывали по телевизору — там много идолов, тысячи! Она будет ходить между ними, притворяясь будто колеблется, какого из них выбрать. Этого? Или, может, этого? И тогда наш Бог, Всевышний, не сможет стерпеть того, что даже она, которая шестьдесят пять лет была ему верна, усомнилась в нём, и, возмущённый её изменой, Он возникнет перед ней и закричит: «Ривка, хватит, довольно! Я здесь!»

Мне это так понравилось! Даже не сам рассказ, а то, что она выбрала меня.

А ещё больше меня радует, что мир продолжает жить! И в мире есть не только я-и-он!

На площадке перед учительской — выставка работ старшеклассников. Я хожу вместе с другими учителями и рассматриваю. Меня переполняет гордость за своих учеников, они так продвинулись за прошедший год! Но, наученная опытом, я чувствую приближение опасности и вся сжимаюсь в ожидании.

В работе по биологии Авишая Риклина я читаю: «Чтобы птица смогла полностью развить свои певческие способности, она должна в первые месяцы жизни находиться среди себе подобных, иначе её пение пострадает и будет ущербным».

Видимо, я так долго стояла там, уставившись в одну точку, что Ариэле пришлось легонько потянуть меня за рукав… Вокруг — любопытные и озабоченные взгляды. В горле першит…

(Прийди и спой со мною, мне-подобный.)

Если это дневник, то его следует называть «ночник».

В четверть четвёртого я встала напиться и наткнулась в темноте на Йохая, который бродил по дому полусонный и без штанов. Наверное, возвращался из туалета и заблудился. Интересно, сколько времени он так блуждал, пока я не встала? Я его одела и отвела в постель, а он снова встал, и ещё раз, и ещё… Видя, что ничего не поделаешь, я согласилась погулять с ним по его маршруту. Всё равно мне не спалось, а в этом было что-то приятное. Он ходит со мной по дому точно так же, как мы с ним ходим по улице, — на полшага позади, держась за край моего рукава. Если я полностью ему подчиняюсь, что на улице не всегда возможно, то мы движемся в полном согласии. Сегодня ночью нам это удалось. В нашем движении не было дисгармонии, я готова была ходить так ещё и ещё. Похоже, что ему это тоже доставило удовольствие, — до без четверти четырёх он не проявлял признаков усталости. Напротив, казалось, что он забавляется, говоря мне о чём-то таким образом.

И тут у меня возникла идея: я повела его в кухню, закрыла дверь и включила обогреватель. Раздела его и обернула большим полотенцем. И, разумеется, подала ему бурекасы и целую кучу фруктовых йогуртов.

Потребовалось некоторое время, но он на удивление хорошо воспринял мои действия и даже, когда я принесла ножницы не вскочил и не закричал. Наконец-то, после трёх месяцев борьбы и скандалов он дал себя подстричь.

Самой не верится, как тихо он сидел, напевая что-то и слегка раскачиваясь, — в каком-то стоическом и даже царственном спокойствии — останавливаясь только для того, чтобы надкусить бурекас. Он то и дело бросал на меня хитрющий взгляд, словно говоря: «Видишь? Всё зависит только от моего желания…»

Даже когда я стригла его спереди, и волосы упали ему на рот(!)… Что это? Я не узнаю своего ребёнка! Можно было подумать, что он совершенно сознательно решил компенсировать мне своё послеобеденное буйство в ответ на наши с Амосом попытки. А вдруг, это действительно так?..

Как тонко, без слов, он напоминает мне, когда я забываю…

А что будет, когда у него начнут расти усы и борода? Как мы будем его брить? Разве что, когда он будет спать глубоким сном, например, после приступа. Впрочем, это необязательно планировать сейчас.

Через два-три года мы во второй раз расстанемся с ребёнком. Пока ещё его личико сохраняет детскую прелесть. А каким оно станет через пять лет? Не могу себе представить. Сейчас — не могу. У Анны был тонкий сексуальный пушок. Но Анна была брюнеткой. И Амос тоже довольно темноволос. Похоже, что светлые и очень мягкие волосы достались ему от меня (вместе с неуклюжестью, неуверенностью в себе и чувством своей чужеродности в мире)…

А что будет через десять, двадцать лет? Чужие комнаты. Чужие люди. Колючие шерстяные одеяла.

Когда его терпение закончилось, он встал, наполовину подстриженный, но и тогда не убежал. Медленно ходил вдоль коридора туда и обратно и не мешал мне стричь его на ходу. Пусть будет на ходу, на бегу, в танце, в прыжках — не каждый день выпадают такие чудесные мгновения, Амос с ума сойдёт, когда проснётся!