Иван Зорин - Повестка без адреса

— А ты на других не кивай. Теперь приказа ждать неоткуда — наступило время своих войн…Тут каждый сам решает.

Седой задрал палец вверх:

— Как и на верховном трибунале — ответ сегодня держат в одиночку.

Я знаю историю про детский дом. В общем-то, вполне благополучный до времени, когда его решили перевести в Тмутаракань — мозолил глаза городскому руководству. Сирот там было мало, в основном, дети из неблагополучных семей, которых родители доверили государственному попечению. Переводили детдом в летний период, но об учителях на месте не обеспокоились. Работала только кухня. Всё лето были бесхозными около трёхсот человек. Возраст от семи до семнадцати. Внутри практически мгновенно выстроилась жёсткая иерархия, сверху донизу, и право сильного превратило всех, кроме элиты, в бесправную массу. Были изнасилованы все девочки по пятый класс включительно. Малыши отправлялись на попрошайничество. Тех, кто не приносил свою лепту клану, кто не мог отчитаться и выкупить себе право на ночлег и пищу, показательно избивали. Отстранившихся, пытавшихся держать нейтралитет до времени не трогали, пока не набрали силу. Тогда любое проявление «неуважения» смогли наказывать. При этом отношения в детдоме были демократическими — элита всё решала сообща, что обеспечивало круговую поруку.

Многие дети были покалечены, практически все получили психические травмы, случилось несколько убийств.

Чтобы вернуть детдом к прежнему, нормальному состоянию, понадобились титанические усилия в течение десяти лет. И всё равно, отголосками прошлого случались чрезвычайные ситуации до тех пор, пока полностью не сменился состав, пока не ушли те, кто помнил вольницу, кто испытал её на себе, пока не остались только слышавшие о ней в страшных рассказах.

Я знаю, что было так — я сам из этого детдома.

А сегодня после десятилетий воровской вольницы таким детдомом представляется мне вся Россия.

Двадцатикилометровый марш-бросок в полном «боевом» — не шутка, развесив пропотевшую одежду, теперь отдыхали.

— И чем бы был этот мир без чувства долга, без чести? — ни с того ни с сего заметил Шатун.

— Тем, чем он сейчас и является, — пробурчал еле слышно Неробеев.

Сделали вид, будто не слышали.

А Шмель встрепенулся, предложив не в тему:

— Давайте сходим к бабам!

— Да-авайте, — издевательски поддержал рыжий Виглинский. — Но тео-оретически…

И все вспомнили, что до ближайшей фермы километров семь лесом, а потом — столько же раскисшими полями, и баб там осталось, что коров, да и те похожи — ночью можно перепутать.

Ночь была шумная, с дождём, лежали в сарае, набросав на пол соломы. Не спалось, кто курил, кто слушал громыхавшую грозу.

«Горыныч, расскажи сказку…»

Шатун не заставил упрашивать. «Сказку, не сказку, — проворчал он, прислоняясь спиной к бревенчатой стене, — лучше расскажу про наёмников… Первыми наемниками в древности были греки. Спартанцы воевали за золото в Египте, десять тысяч гоплитов отправились в поход, чтобы вмешаться в распри за персидский престол. Претендент обещал им кругленькую сумму. Во время греко-персидских войн многие граждане Пелопоннеса за деньги сражались на стороне врага. В отличие от персов таким пощады не давали.

В Раннем Средневековье пятьдесят паломников, возвращавшихся из Иерусалима, отбили у сарацин итальянский город, уже готовый к сдаче. Этими сменившими посохи мечи оказались викинги, новообращённые в христианство, и речь о вознаграждении не шла.

И всё же первыми, кто превратил военный наём в ремесло, стали швейцарцы. Сегодня об их подвигах напоминает лишь Ватиканская гвардия, охраняющая Папу в национальных жёлто-синих шароварах, и швейцар в гардеробе, которому золотят ручку. А когда-то их слава гремела по всей Европе! Нарушая рыцарские законы, швейцарцы не брали пленных, не ждали снисхождения к себе. Построившись в колонны, они ощеривались алебардами — представляете это изобретение нищих, привязавших топор к шесту с крюком, чтобы стаскивать всадников? — и плотной массой сокрушали противника. Двести лет никто не мог устоять против их натиска, осознание своего величия делало их непобедимыми. Они никогда не показывали спину, верно служа тому, кто платит. Несколько их сотен, спрятав французского короля в центре каре, с поднятыми пиками медленно вышли из восставшего Парижа. “Побеждает тот, у кого больше швейцарцев”, - с горечью замечали тогда европейцы. Вступая в ополчение, швейцарцы давали присягу, нарушение которой отдавало на “суд длинных пик”, а по сути, на грубую расправу. У свободных жителей швейцарских кантонов не было субординации, но каждый знал своё место в строю, знал, что если дрогнет, его заколют товарищи.

С горской невозмутимостью швейцарцы били итальянцев, французов, голландцев, испанцев, немцев. Однако за битого двух небитых дают, и немцы стали их могильщиками. Немецкие ландскнехты, банды чёрных рейтар переняли у швейцарцев всё лучшее, усовершенствовав технику боя, и однажды сошлись со своими грозными учителями. Знаменитый швейцарский предводитель, о котором слагались легенды, заметив среди врагов знакомого немца, вместе с которым выиграл множество битв, сокрушенно воскликнул: «Бедный мой приятель!

Надо же такому случиться, что убить тебя должен именно я! Значит, так угодно Господу!» Но Господу в тот день было угодно, чтобы он сам пал от руки немца. Впервые победили ландскнехты, которые в жестокой конкуренции отодвинули швейцарцев, добившись сомнительной славы — их имя стало синонимом наёмников…»

Гроза не унималась, холодный дождь отчаянно хлестал в стекло.

«Спите, что ли, черти?» — обиженно проворчал Шатун. Ответом ему был храп. И только Седой прошептал из своего угла: «На хрена, Саныч, ты нам это рассказал? Мы же больше не наёмники…»

В любой операции труднее всего унести ноги: провернуть дело — одно, и совсем другое — выйти сухим. Разработка путей отхода — ключевой момент в подготовке операции, естественно, поручалась Седому.

— На вокзале не мотыляться, — сосредоточенно давал он последние указания. — Не светиться в барах, сбор у Шмеля.

— После дела квартирка больше не понадобится, — блаженно потянулся Шмель. — Три дня город будет наш — выбирай любую, а потом прощай, г-н Затлерс, Даугава и Домский собор…

— Побеждает тот, кто уходить не собирается, — вдруг твёрдо произнес Седой. — Плана отхода нет, будем действовать по обстоятельствам…

Все молча переглянулись: не дети, понимали — шансы выжить минимальные.

— Пожили, и — хватит, — прервал молчание Щепка. — А мерзость эту продажную видеть больше не могу!

— Пора в дранг нах вестен, — поддержал Шатун. — Скинуть этот порядок, который держится на журналах с голыми бабами.