Георгий Осипов - Конец января в Карфагене

Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку «Спасибо», тем больше прекрасных произведений появляется на свет!

Пускай вдумчивый читатель наберётся терпения и не почувствует себя обманутым, открыв сборник рассказов Георгия Осипова с этим, «до смеху», неожиданно пророческим названием. Здесь как раз и идёт речь о личной (а в то же время — и трансперсональной) мифологии автора, — с одной стороны; и об исчезновении целого пласта прошлого, породившего эту мифологию — с другой.

Мы не обнаружили среди массы неэмигрантской литературы художественно-мемуарного плана об эпохе 70-х — 90-х годов ни одного мало-мальски внятного и столь же яркого текста, повествующего об «out of Moscow» андеграунде периферии, об «экологической нише» обособленных кругов молодёжи, находящихся под мощным влиянием западной рок-культуры с её музыкой, кинематографом и литературой outside’а, а также полулегальной культуры одиночек-певцов, таких, как А.Северный и многих других. Поэтому естественно было бы вообразить Георгия Осипова человеком, который, не утруждая себя пересечением пунктира госграницы, счёл нужным «выпасть из обращения», став внутренним эмигрантом…

Такое впечатление, что только он нашёл «время и место» и позаботился о том, чтобы адекватно описать причудливый мир, уникальную герметическую «twilight zone» погрузившегося в оцепенение упадка родного города автора, бывшего не так давно индустриальным центром Юга СССР. При этом Георгий сумел избежать избыточной драматизации, не усугубляя и без того угрюмый фон повествования модной кладбищенской тематикой, не впадая в нравоучительность и в метафизические построения «новой философской парадигмы» или «модели Вселенной».

В этой серии рассказов он продолжил некоторые из сюжетных линий, начатых в предыдущем сборнике «Товар для Ротшильда», однако, наряду с несколькими героями оттуда, появляются и новые персонажи, и непредвиденные коллизии… Особая пристальность внимания, блестящая память и отточенное мастерство стилиста позволили автору преодолеть некоторую сюжетную невнятицу и стремление к «всеохватности» в прежних своих публикациях. Взгляд, направленный на «нечто», оказавшееся в круге света, стал более локальным. Мы уверены, что читатель сам расставит необходимые акценты, ведь ему придётся стать интерактивным дирижёром музыкальной партии, каковой представляет себя практически каждая новелла сборника…

Здесь всё наполнено музыкой, она буквально «сочится» из пустынных дворов и проулков, где герои повествования осуществляют сложнейшие комбинации по обмениванию и перезаписи дефицитных альбомов любимых исполнителей. Прослушивание с превеликим трудом переписанных бобин на магнитофонах с роскошными названиями становится инициатическим ритуалом и ошеломляющим по своей яркости приобщением к идеальной звуковой гармонии, на дальних подступах к которой, собственно, и прекратило своё существование rock-movement. Певцы и участники музыкальных ансамблей на глазах превращаются в сакральные фигуры могущественных гигантов, подхватывающих внимательного наблюдателя и уносящих его прочь под звуки мелодий, которые стали единственной осязаемой реальностью в призрачном мире Совка…

Взгляните, какой магической силой прирастают такие имена, как T.Rex, Grand Funk Rail Road, Slade, Jimi Hendrix, Black Sabbath, а также многие, многие другие! Посмотрите только, сколь пронзительно яркой кометой проскальзывают эти невероятные демоны через серую сферу внутри «почти» герметично закупоренной реторты подцензурного «советского несбывшегося»! Этот поразительный эффект внезапной освещённости, с точечной меткостью снайпера применяемый автором, выхватывает из серого студня провинциальных буден скрупулёзно подобранный (подобно картине Айвэна Олбрайта «Старая комната») набор мельчайших деталей, вполне достаточных для любого человека с неискажённой памятью, чтобы мгновенно перенести его воображение в самую сердцевину исчезнувшего пласта советского прошлого.

Не нами сказано: «… возможно, удастся сохранить для потомков музыкальные шедевры, созданные… в былые времена и сегодня, но откуда они узнают, как звучали при их сочинении звуки города, доносившиеся из окна, как шелестела газета…, как звенели шаги соседа во дворе или на лестничной клетке…» (Hanns Eisler). Что ж, можно с уверенностью сказать: автор преуспел в предельно аутентичной передаче «аромата эпохи». В этом ему помогают блистательно выписанные персонажи, переходящие из рассказа в рассказ: Азизян, Сермяга, Самойлов, Масочник и многие другие. Нам посчастливилось лично знать Масочника, он же — «Импульс»… Будет справедливо сказать, что Г.Осипов сумел распознать в этом незаурядном человеке то, что годами проскальзывало мимо взгляда. А вот и Азизян, трикстер и jocker, с несмелой, но, в то же время, сардонически-глумливой улыбкой актёра Петера Лорре и мимикой «чёрта из коробочки», выскакивающий из пёстрой колоды действующих лиц как раз в тот момент, когда сюжетная коллизия окончательно запутывается. Его выверенные реплики словно катализируют замедлившиеся было процессы, и на стенках «террариума» расцветают неслыханные кристаллы…

Наконец, излюбленный герой автора — Сермяга, личность воистину демонического масштаба, одарённый всеми мыслимыми достоинствами самородок, self made man, возникший, впрочем, как неведомый гомункул, в התנור, алхимической реторте повседневного советского инобытия… Этот живейший эталон дендизма, свободного от любой географической или исторической обусловленности, на протяжении, как минимум, десятилетия, взирает ошарашенным взором на пошлейшую бездарность столицы Империи и на снобизм её «культуртрегеров», в ужасе выделяя из себя живительную испарину блестящих коннотаций, афоризмов и, понятное дело, многозначительных недомолвок, призванных окончательно и навсегда приклеить блуждающее внимание читателя к шероховатой фактуре повествования. Он, однако же, не опускается до осязаемого и, потому, сомнительного результата в виде создания «дискурсов» или «парадигм», его стихия — беспокойное присутствие собственной харизматичной фигуры в самой дальней точке повествования, там, где сходятся все мыслимые параллели, и где он, в конце концов, растворится, “in the thin air”…