Юрий Горюхин - Воробьиная ночь, Крайний подъезд слева

— В какую говорите квартиру? — Соловейчик сладко улыбнулся, но в это время из-за спины Оленушки выглянул Джирджис, и Соловейчик поспешно открыл дверь.

Джирджис взял Оленушку под руку и поднялся с ней по парадной лестнице к отделанному редкими породами дерева лифту, который в несколько секунд домчал их до пентхауза Джирджиса.

Соловейчик поднял трубку и сказал Родиону «отбой», потом расслабленно достал из тумбочки кружку с пивом, взял в руки бутерброд и, подумав, отодвинул потрепанный томик, раскрыл вместо него другой потрепанный томик и прочитал: «…он положил на блины самый жирный кусок семги, кильку и сардинку, потом уж, млея и задыхаясь, свернул оба блина в трубку, с чувством выпил рюмку водки, крякнул, раскрыл рот… Но тут его хватил апоплексический удар».

— Что же это такое?! — разочаровался в художественной литературе Соловейчик и решил долго и кропотливо копить деньги на видеомагнитофон с телевизором.

Джирджис отхлебнул из тяжелого хрустального стаканчика горький ароматный абсент, закусил подцепленным на серебряную вилочку ломтиком осетрины.

— Кто ты? — испуганно спросила Оленушка Збродович.

— Я ифрит Джирджис ибн Раджмус, убийца драконов и соблазнитель принцесс, к тому же, заклятый враг старика Хоттабыча, — Джирджис снял пиджак и расстегнул давящий на живот жилет, — Зови меня просто Жорой, — захохотал Джирджис, отшвырнул на персидский ковер левой рукой пустой хрустальный стаканчик, а правой вилку с ломтем недоеденной осетрины, тут же набросился на Оленушку Збродович и лишил ее невинности. Но Оленушка Збродович вырвалась из объятий Джирджиса, задорно захихикала и лишила невинности Джирджиса. Взревел Джирджис, как медведь гризли, сграбастал Оленушку и, подмяв под себя, овладел ею. Юркой змейкой выскользнула из лап Джирджиса Оленушка, обвилась вокруг его торса и, сжимая объятия, овладела им. Как могучий Самсон, разжал змеиные кольца Джирджис и, вцепившись в шею Оленушки Збродович зубами, овладел ею. Просунула меж зубов Джирджиса Оленушка свой язык и, раздвинув их, вырвалась и овладела им. Изогнулся Джирджис огненным драконом, но Оленушка Збродович ловко привязала белым шелковым шарфиком его запястья к спинке кровати и взмахнула над вздымающейся грудью Джирджиса ножом для колки льда.

— Нет! — взмолился я, — только без голливудской пошлятины!

— Хорошо, Жоржик, — усмехнулась Оленушка Збродович, спрыгнула с моего живота на пол, натянула джинсы и футболку, сказала, что запах моих подмышек будет помнить до самого климакса, схватила со стола мой желтый чемоданчик и выбежала, распахнув настежь дверь. И напрасно я гневно кричал ей в след о коварстве всех женщин мира, в ответ мне свистел только сквозняк.

Через полчаса я освободил руки от грязных вафельных полотенец, слез с продавленной кровати, наступил голой пяткой на распластанный по полу лист квашеной капусты, надел тренировочный костюм от шанхайских кутюрье, взял на кухне трехлитровую банку и пошел за дешевым разливным пивом.

Лопоухий, чем-то напоминающий перезревшего подростка дворник Родион Романович Соловейчик расстегнул давящую ему на живот пуговицу маленького школьного пиджачка, сдвинул шляпу на затылок и, выдохнув облачко портвейна 777, грозно крикнул мне вдогонку:

— Вот, сначала одни козлы двери не закрывают в общественный подъезд, потом другие козлы лампочки тырят, а работники ЖЭКа потом после тяжелого рабочего дня спотыкаются о неосвещенные ступеньки.

Никитич поймал чуть не опрокинувшееся ведро со шваброй и поставил рядом с проводницей Лялей. Илья подсадил Оленушку, и она ловко вскочила в вагон.

— Пассажиры, проходите на свои места, граждане провожающие, покиньте вагон. До отправления осталось три минуты, — громко прокричала проводница Анечка.

— Где ты была, мы уже стали переживать! — взволновано зашептал Алеша.

— Посторонись! — пронесла мусорный ящик проводница Ляля.

— Что это у тебя за желтый чемоданчик? — удивился Никитич.

— Сейчас посмотрим, — сказала Оленушка и занесла чемоданчик в купе.

Оленушка оттянула в стороны никелированные пампушки, две защелки на тугих пружинках резко подпрыгнули вверх, Оленушка откинула крышку квадратного чемоданчика и тут же зажмурилась, потому что лучики солнца запрыгали по клавишам, прокатились по вееру зеркально отлитых букв и застыли на антрацитовой каретке «Ундервуда».

Илья растерянно сел на нижнюю полку, Никитич сказал: «Н— Да…», Алеша зачесал затылок. Оленушка вынула «Ундервуд» из футляра и застучала по клавишам проворными пальчиками.

Она взяла его за руку и сказала:

— Пойдем.

— Куда? — спросил он.

— Жить где-нибудь за городом, — сказала она.

— Зачем? — спросил он.

— Там ты бросишь пить и хулиганить, выучишься чего-нибудь делать, мы поженимся, я рожу тебе девочку и мальчика, у нас будет теплый уютный дом с садиком и прудом, в котором до старости будут жить большие ленивые карпы, и их никто не будет ловить, даже инспектор рыбнадзора.

— Почему бы и нет? — сказал он.

Они повернули на девяносто градусов, и пошли в сторону полярной звезды.

Я смахнул гусиным пером из нежно — белой пластмассы повисшую в ресницах слезинку, прошел в ванную комнату и громко высморкался. После этого я зашел на кухню, открыл форточку, просунул в нее руку, поймал пролетавшего мимо воробья и съел его.

Как-то посиживая на краю бескрайнего плеча автора вышеприведенного произведения, подслушал разговор члена (не знаю насколько удобно такое обозначение дамы, к тому же продавца сырокопченых изделий) уфимского литкружка «Туфля» с все тем же автором. Применяя самобытный язык и робко оглядываясь на председателя кружка Хусаинова, дама говорила автору о том, что он в своем произведении стреляет из пушки по воробьям. «Или», — тут же редактировала сама себя литкружевница, пахнущая охотничьими колбасками, — «из крупнокалиберного пулемета по пивным банкам». «Нет-нет, лучше все же по воробьям» — не соглашался тогда с коллегой автор, и я, признаться, тоже решил не согласиться, потому что почувствовал в первом варианте замысловатой метафоры посыл и, с удовольствием произношу это слово, потенцию к созданию нижеследующих комментариев.