Валерий Вотрин - Жалитвослов

Этих слов было достаточно, чтобы Щиров в голос зарыдал. Со всех сторон потянулись к нему руки, принялись поглаживать, похлопывать его по плечам, послышались голоса: «Ничего, Серега, сдюжишь!», «Не унывай, землячок!», «Да что меч, другое-то небось не пропил!»

— Щиров! — раздался над толпой голос командора Нольде. — Подойди ко мне, блудный брат!

Щиров оглянулся, встретил ободряющие взгляды и стал несмело пробираться к ступеням, пока не очутился лицом к лицу с Нольде. А тот величественным жестом отцепил свой меч и опоясал им Щирова. Потом повернулся к толпе.

— Се ваш новый механизатор! — провозгласил он, и его слова потонули в радостном крике. Счастливый, заплаканный, стоял механизатор Щиров на ступенях, положив руку на эфес своего меча.

Когда мужики разошлись, Проторин зашел к старосте. Контора располагалась под самой крышей старостиного дома, подниматься по узкой лестничке было трудно и долго, точно на колокольню, зато сверху открывался прекрасный вид на окрестности, ведь дом Нездича был второй по высоте в Исполе после церкви. Ступени оглушительно скрипели, на каждом повороте в стене открывалось узкое оконце, пропускающее сноп яркого пыльного света, от подъема болели колени. Тут, на лестнице, Проторин и столкнулся со старостой.

— А, Михал Николаич! — прогудел Нездич, неодобрительно глядя на Проторина сверху вниз. — Что, в контору поднимаешься? А я как раз обедать шел.

— Поговорить нужно, Авила Данилыч, — сказал Проторин.

— Ну, пойдем, — без охоты сказал староста, повернулся, и они стали подниматься по скрипучим ступеням, пока не дошли до сводчатой дверцы. Нездич отпер ее, они вошли в небольшую беленую комнатку с единственным окном. Вид из него на раскинувшиеся поля и дальние леса был и вправду чудесный, но смотреть на него приходилось нагнувшись, потому что окно приходилось как раз вровень с полом. У дальней стены стоял заваленный желтыми листами стол, рядом громоздился тяжелый сейф, по стенам висели червеобразные графики разных посевных и уборочных. Пахло сапогами.

— Присаживайтесь, Михаил Николаевич, — пригласил Нездич так, словно полномочия Проторина стали действительны только здесь, в официальном помещении. — Чем могу?

Проторин сел, вытащил папки, разложил бумаги по столу.

— Я по горбатовскому делу, — сказал он. Нездич кивнул. — Тут некоторая заминка вышла, Авила Данилыч. Акт о вскрытии следствию не представлен. Я говорил со Сквозцовым, он заявил, что акта вообще не составлялось.

— Так уж у них заведено, — пожал плечами Нездич. — Медикам виднее. Федор-то Иванович такой, он скорее для коровы составит вскрытие. А с Васькой они вечно лаялись.

— Стало быть, акт о вскрытии коровы он составляет, а с Горбатовым он этого делать не пожелал?

— Пожелал, да не смог. Корова-то большая, в ней целый день копаться можно, и акт получается такой, что и в город отправлять не стыдно. А Горбатова ты видел? Не человек, а муха.

— Закон есть закон, Авила Данилыч, — развел руками Проторин. — Тут хоть корова, хоть человек — акт должен быть представлен.

— Так можно было коровий акт представить? — заинтересовался Нездич. — Так бы и сказал. Правда, у нас за этот год еще ни одной коровы не подохло, вот в чем беда.

— Мне коровьи акты не нужны, — ответил Проторин, начиная терять терпение. — На черта мне коровьи акты? Или зверь корову забодал вместо Горбатова?

— Да нет, Горбатова вроде.

— Вот и ответь мне прямиком — составлял Сквозцов акт или нет?

— Да я ж и говорю — не составлял, лаялись они вечно, как собаки.

— Теперь вот что, Авила Данилыч, — с расстановкой сказал Проторин. — Раз акта не составлено, значит, по закону должна быть произведена эксгумация. Вырыть должны покойника, чтобы установить истинную причину смерти.

— Мы ж и так ее знаем, — удивился Нездич. — Зверь напал, напугал до смерти.

— Или забодал?

— Или забодал, кто ж его знает.

— Ну вот, а нам нужно установить истинную причину, Авила Данилыч. Закон есть закон.

— Понимаем, грамотные, — буркнул, соглашаясь, староста.

Проторин склонился к бумагам, перебрал их, вынул одну.

— Теперь по зверю, — произнес он.

— По зверю, значит, так, — отозвался староста, оживляясь. — Он тут с марта месяца, когда дожди пошли. Отбился, верно, от стада. Видят его то тут, то в Рече, ближе к горам. Спервоначалу он вел себя смирно, ну, разве коровку отобьет. А сейчас, видно, брюхо подвело, да и коровы по стойлам, так что начал потихоньку на людей промышлять. Никого не уволок, правда, только молниями бил, баловался.

— А как он выглядит?

— Мужики говорят — как кабан.

— Вепрь?

— Какой вепрь? Говорю — кабан!

Проторин раскрыл рот, чтобы спросить еще что-то, но староста его перебил:

— Ты лучше к деду Арефьеву иди. Там наши сегодня собираются сговориться, когда идти его травить. Заодно помогут тебе с этой экспедицией.

— Эксгумацией.

— Один черт. А мне обедать пора.

— Ну, бывай, Авила Данилыч.

— Бог даст, свидимся, — буркнул тот, поднимаясь.

На площади ждал Проторина местный окружной, старшина Некондратов. Этот непомерных размеров и силы человек двадцать пять лет проработал кузнецом и был поставлен окружным за примерное поведение. При нем была лопата, которую окружной держал бережно, как колос. С давних времен Проторина связывали с испольским окружным добрые отношения, особенно когда доходило до разбора последствий знаменитых крещенских драк, — для окружных обоих сел то была горячая пора.

— Здравствуй, Иннокентий Семеныч! — приветствовал его Проторин, протягивая руку.

— Здорово, Миша! — пробасил Некондратов, крепко ее пожимая. — Надо скоренько, поспеть бы до темноты.

Проторин любил ходить с Некондратовым. Всегда приятно находиться в компании человека, при обращении к которому все переходят на уважительный шепот. Как бы хотелось Проторину, чтобы при заходе в кабак ему наливали чарку и несли к порогу со словами: «Прими, Иннокентий Семеныч, из уважения.» Его самого тоже уважали в бытность окружным, но он-то понимал, что уважают не его, а Паскаля. Тому, может, и чарку бы налили, а Проторина только на свадьбы приглашали, и то не на все.

Шагая рядом с Некондратовым, он не особо вслушивался, о чем тот говорит. Ему было просто приятно ощущать себя за каменной стеной, как всегда было, когда он ходил куда-нибудь с испольским окружным. А Некондратову было приятно поговорить со своим ученым приятелем, который стал в городе большим человеком. Поэтому он пустился рассказывать о том, сколько в текущем году было взято с поличным, сколько было взято просто так, для порядку, и сколько поличного конфисковано. Улица внезапно, на самой середине некондратовского рассказа, кончилась, а потом, после оврага, началась снова, и старшина продолжил свой рассказ. А мимо тянулись разные сараи, амбары, лабазы, навесы и прочие постройки хозяйственного назначения, тянулись вместе с рассказом старшины о том, сколько взято за пьянку, что выходило у него с особенным смаком. В какой-то момент асфальт кончился, и они зачавкали по грязи, оба того не заметив: Проторин — весь отдавшись ощущению каменной стены, Некондратов — увлекшись своим рассказом. Когда он его закончил, улица кончилась тоже.