Валерий Вотрин - Жалитвослов

В горенке повисло молчание, теперь смотрели на Проторина напряженно.

— Корова это, — устало сказал Проторин. — Дойная, отбилась от стада. Раздоить ее надо, мужики. Я сам за это возьмусь.

— Да ты что, Проторин? — среди общего пораженного молчания обратился к нему Арефьев. — Ты в своем уме? Васька с ней не справился, а он потомственный механизатор был.

— А по мне, хоть черт лысый! — взбеленился Проторин. — Тоже, нашли механизатора! Много проку вы с него видели? Да он не знал, с какого боку к трактору подойти!

— Ты успокойся, Михал Николаич, — сказал находящийся тут же тихий, вдумчивый Молчанов, хозяин злополучного поля. — Лучше скажи, как ты это сделать собираешься.

Проторин устало оглядел всех.

— Идите спать, — повторил он. — Утро вечера мудренее.

Старая присказка подействовала: стали расходиться. Проторин поймал взгляд выходящего Некондратова — недоверчивый, но полный уважения. Арефьев постелил ему на лавке, и Проторин, с трудом раздевшись, лег и сразу же провалился в сон.

Он поднялся заутро, еще до петухов, торопливо натянул свою задубевшую от грязи одежду и тихо вышел. Любопытные мужики сбегутся к дому позже, да и сам хозяин тоже не прочь узнать, как городской дознатчик собирается усмирить зверя. Такие дела делаются в одиночку, думал Проторин, быстро шагая в сторону молчановского поля. Только бы успеть до рассвета.

Небо быстро светлело. Молчановское поле лежало перед ним. Он вышел на его середину, нагнулся, взял в руку комок сухой земли. Где-то тут рассыпал зерна ржи Горбатов, не суждено взойти им, если не польет их дождем. Он поднял лицо к розовеющему небу.

— Манька! Манька! — громко позвал он, как, бывало, в детстве мать кликала их корову.

Облака в той стороне, где готовилось взойти солнце, были похожи на старое, сбитое к краю неба одеяло, и вдруг из-за этой завесы поднялись белые рога. К Проторину, к сухому, исстрадавшемуся без воды молчановскому полю, плыла по небу облачная корова. Это была, вне всякого сомнения, корова, и Проторин подивился, как могли принять ее за кабана. Большая пятнистая корова с набухшим от влаги животом, полными сосцами, приближалась к нему, настоящая корова, только морда у нее была не добродушная, а печальная и вроде заплаканная. И ему тоже захотелось плакать при взгляде на нее.

— Манька, Манечка! — позвал он ее громче и протянул ей руку с сухим комком земли. Огромная корова повисла над ним, в брюхе ее сверкали зарницы, из ноздрей, рокоча, выскакивали яркие пламенники. Облако замычало горестно, жалобно, потянулось к руке Проторина.

— Иди ко мне, Манечка! — призывал он ее. — Иди, хорошая! Вот я хлебушка тебе припас.

Вокруг вдруг стало темно и влажно, волосы на голове затрещали, запахло озоном. Проторин ничего этого не замечал, продолжая ласково подзывать корову, осыпая ее нежными прозвищами. Он вытянул руки кверху и почувствовал, как сухой комок в его руке стал влажным. В лицо ему ударила первая теплая струйка дождя. Он нажал руками посильнее, закапало сверху, полило, хлынуло, теплый дождь, сладкое молоко. Он вскрикнул восторженно, и замычала в ответ корова, полными ведрами изливаясь на заждавшуюся пашню.

Проторин не знал, сколько времени он простоял под льющимся дождем. Вдруг стало светлее: насыщенная влагой тьма рассеивалась. Он поглядел наверх. Освободившись от своего бремени, облако взлетало к небесам. Сейчас оно было, скорее, похоже на теленка, выбежавшего поиграть на влажный весенний луг. Немного покружив над полем, теленок бросился догонять ушедшее стадо.

Проторин зажмурился. Никогда не было ему так хорошо. На губах был вкус молока. Открыв глаза, он увидел подбегающих мужиков. Проторина окружили, принялись хлопать по плечам, трясти руки. Он этого не замечал, он глядел вверх, в ту сторону, где скрылся веселый ласковый теленок.

«Подам рапорт и переберусь в Испол, — думал он счастливо, идя по полю в сопровождении мужиков. — В конце концов, что Реч, что Испол — все одно. Лишь бы уважали.»

В Генте найдешь любовь (лат.)