Г. Котницкий - Закон благодарности

Наступила слякотная ленинградская поздняя осень, шел дождь со снегом, а они, как двое бродяг, скитались по скверам и паркам, куда был разрешен вход с четвероногими спутниками.

Дик обнюхивал деревья, — таких он никогда раньше не видел, шевелил лапами кучи опавших листьев, впитывая незнакомые запахи, терся мордой об одежду Петра Даниловича, но с каждым днем становился все грустнее. Закрыв глаза, он видел свой далекий остров, себя и Петра Даниловича на нем. Ему казалось, что и хозяин тоскует по самостоятельной, вольной жизни на Севере.

На охоту, как думал раньше, Петр Данилович с Диком не поехал. Во-первых, это не просто: взял ружье, свистнул собаку и пошел. Так можно было делать на их острове. А здесь один не пойдешь, нужно коллективом, по лицензии охотиться. Петр Данилович такой охоты, главной целью которой была обязательная добыча дичи, не любил. А во-вторых, Дик, оказывается, не был приспособлен для охоты в здешних местах.

Как-то Петр Данилович сел в электричку, доехал с Диком почти до станции Лебяжье, где лес подступает вплотную. И что же? Дик в лесу растерялся, боялся отойти от Петра Даниловича хотя бы на шаг, пугливо посматривал на верхушки высоких сосен и берез, раскачивавшихся под напором студеного ветра.

Ничего не оставалось делать, как коротать время на городских улицах и скверах.

Петр Данилович теперь ругал себя за то, что увез Дика с далекого арктического острова, вырвал его из привычной среды. Конечно, первое время Дик грустил бы, искал исчезнувшего хозяина, но потом привык бы к кому-нибудь другому. А теперь, лишенный возможности побегать вволю на свободе, лишенный привычной пищи (он любил вяленую воблу, а где ее достанешь в Ленинграде?), он с каждым днем худел все больше, взгляд его умных глаз стал грустным. Ел он мало и неохотно, даже от сырого мяса отказывался.

Однажды Петр Данилович довольно долго прождал Марину с работы, а она так и не пришла. Отведя Дика домой, он сходил за Аленкой в детсад и потом еще часа два ожидал Марину, теряясь в догадках, что же могло случиться. Агнесса Николаевна была спокойна, говорила, что все обойдется, никуда Марина не денется. Какая-нибудь непредвиденная задержка. Если бы дома был телефон, она бы позвонила, а раз его нет, то надо терпеливо ждать. И Петру Даниловичу почудилось, что это говорится в укор ему: вот, мол, не можешь добиться, чтобы телефон поставили, — и страдай.

Марина пришла разрумянившаяся, возбужденная. От нее попахивало вином и сигаретным дымом. На вопрос, почему задержалась, Марина небрежно махнула рукой:

— Сабантуйчик небольшой был по случаю рождения начальника отдела.

— Но ты же знала, что мы будем волноваться, могла бы утром предупредить.

— Утром я не знала, все получилось экспромтом. Ну, а уйти сразу было неудобно.

Дик, втягивая непривычные запахи, идущие от Марины, недовольно фыркнул и отошел в свой угол.

— Уйти неудобно, а заставлять нас беспокоиться, теряться в догадках, что с тобой могло случиться, — удобно?

— Ну что ты пристал ко мне, как банный лист? — взорвалась вдруг Марина. — Надоело мне все, понимаешь? Надоел наш дом, надоел ты со своим псом, жизнь такая надоела! Как заведенная: на работу — бегом, с работы — бегом. Ни развлечений, ни отдыха нормального.

— Марина, опомнись, что ты говоришь, — попытался остановить жену Петр Данилович. Но не тут-то было.

— Ах дура я, дура, — продолжала Марина. — Ждала его, верную жену изображала. А такие мужчины предлагали партнерство! И с положением, и с машинами, и с деньгами…

Петр Данилович молчал, ошарашенный. Начиналось то, о чем он на своем острове страшился даже думать. Вот сейчас Марина скажет, что кто-то другой есть у нее, что тогда? Но Марина не сказала этого. То ли она действительно честно ждала Петра Даниловича и теперь сожалела об этом, то ли понимала, что, сказав больше, убьет мужа своими словами.

— И дождалась, дождалась, — рассмеялась она. — Приехал, подарочек привез — вместо машины какую-то собаку. А что же ты нарты, или как это там называется, не прихватил еще?

— Марина, опомнись, что ты городишь? — только и смог вымолвить Петр Данилович.

— Что — не нравится? А мне, думаешь, нравится женой собачника быть? Мне, думаешь, нравится три года ждать и совсем ничего не получить?

Петр Данилович ничего не смог ответить на это. Не съел же он эти деньги, заработанные за три года? Марина здесь регулярно получала его зарплату, все, что получил после возвращения, Петр Данилович домой принес, на книжку положили, чтобы мебель купить, когда дадут квартиру. Он только беспомощно оглянулся. Теща стояла в дверях и иронически улыбалась. А Марина, выговорившись, демонстративно ушла к себе.

Сколько времени прошло, Петр Данилович не заметил. Он как сел на табурет в кухне, так и сидел неподвижно. Перед глазами его мелькали какие-то черные круги, все плыло. Мог ли он думать, что его Марина, нежная, любимая Марина, бросит ему в лицо такие несправедливые, обидные, горькие слова? А вдруг Марина совсем не та, за кого он ее принимает, поднакопила опыта за эти три года, нашла друзей, которые избавляли ее от одиночества, и сейчас была не на каком-то служебном сабантуйчике, а в компании этих своих друзей? Пойди проверь. Да и проверять он не станет: это подло, мерзко, низко. Но как дальше жить?

И Петр Данилович даже застонал от душевной боли, качнулся на неустойчивом табурете и вдруг почувствовал, что кто-то прикоснулся к нему. Он открыл глаза и увидел Дика. Пес трогал его лапой, словно спрашивая, что случилось и не надо ли помочь?

— Ах ты, Дикуша мой дорогой, — сказал Петр Данилович, положив ладонь на лоб собаки. — Один ты ко мне претензий не имеешь, хотя я тебе, может быть, как никому, жизнь испортил!

Дик вильнул несмело хвостом, положил голову на колени хозяину и внимательно посмотрел ему в лицо умными глазами.

Петр Данилович почувствовал, как теплая волна нежности, благодарности к преданному и бескорыстному четвероногому другу захлестнула сердце. Может быть, ради одной этой минуты стоило увозить Дика?

После столь бурного объяснения жизнь в семье Севриных вроде вернулась в прежнее русло. Видимо, Марина поняла, что наговорила лишнего, и наутро невнятно извинилась. Но у Петра Даниловича в сердце не проходил какой-то холодок, словно острая ледяная сосулька вонзилась в него и никак не могла растаять… Он по-прежнему спал на одной постели с женой, но уже не мог не думать о том, что Марина вот так же могла лежать с кем-то другим, и отодвигался на самый край кровати.

И чем холоднее, натянутее становились отношения с женой и тещей, тем ближе Петру Даниловичу был Дик. Ему во время долгих прогулок Севрин изливал душу. Дик внимательно слушал хозяина, словно понимал его. Слов, конечно, не понимал, но что хозяина терзает сердечная мука, чувствовал, что мучают его те две, чем-то неуловимо похожие друг на друга женщины, тоже догадывался.