Г. Котницкий - Закон благодарности

— Все же надо попытаться поискать зимовье, — сказал он. — Сил больше нет ждать.

— И послать человека на верную гибель, да? — спросил у него Нехаев. — Вы пойдете?

Парамонов молчал.

— Вы знаете, куда идти? Нет. И я не знаю.

— Я пойду, — вдруг сказал Гордеев. — Я не могу больше сидеть в бездействии. Я сам отвечаю за себя, вы не можете задерживать. Только, конечно, мне надо надеть что-то другое.

— Никто никуда не пойдет, — жестко оборвал его Владимир Иванович. — Повторяю: командую здесь и принимаю решения только я.

И, не обращая больше внимания на Гордеева, спросил:

— Федя, у тебя готово?

— Готово, Владимир Иванович.

— Нет, вы посмотрите, какой командир выискался, — недовольно бормотал себе под нос Гордеев. — Это мы посмотрим, кто командует. Дай только обогреюсь чуток.

От чая Гордеев и не думал отказываться.

Разогретую воду Федя сливал в питьевой бачок, снятый с вертолета, а мы потом нацеживали каждый в свою банку.

От горячей воды, которой каждому досталось по две банки, стало вроде теплее. Настроение улучшилось.

— Кажется, туман редеет, — сказал Юра Тимошкин, — Может, это только здесь, на берегу, ничего не видно, а кругом чисто?

— Аркаша, сходи послушай эфир, — предложил Нехаев второму пилоту.

Аркаша и сам регулярно ходил к вертолету, включал рацию, пытаясь связаться с базой. Увы — безрезультатно.

— Если бы кто летал, я б услышал, — говорил он, — А так не берет: низко сидим.

И на этот раз попытка выйти на связь оказалась безуспешной.

— Тихо, — сказал он, возвратясь от вертолета. — Туман кругом — не летают.

Мы сожгли лыжи, брезентовый полог, из которого была сделана палатна, в ход пошли чемоданчики, портфели… Все прокоптились донельзя, лица, заросшие щетиной, были черны от слоя сажи. Неодолимо клонило в сон.

Когда жечь было уже нечего, Нехаев сказал:

— Теперь будем ходить, сколько хватит сил. Упал, уснул — значит, погиб.

Вертолет ломать мы еще не решались. Он был нашей надеждой на спасение. Начать его ломать — это конец.

И мы, держась друг за друга, стали ходить, как заведенные, вокруг вертолета, потеряв счет времени, ко всему безразличные, отупевшие… «Упасть бы в снег и уснуть! Упасть и уснуть! Упасть и уснуть, и будь что будет!» — вертелось назойливо в голове. Но Владимир Иванович, шедший впереди, упрямо тянул и тянул нас за собой, а Федя из последних сил подталкивал тех, кто отставал.

Мы не сразу заметили, как пошел снег. Он припорошил вертолет, головы и плечи. Пропало темное пятно, где стоял наш чум и горел когда-то костер.

— Вот и все, покроет саваном и нас, и вертолет, — прохрипел Гордеев.

— Да замолчите, вы! — насколько мог громко воскликнул Владимир Иванович. — Снег — это доброе предзнаменование. Значит — похолодало, туман начал конденсироваться, скоро прояснится. Осталось немного потерпеть. Не останавливаться! Не спать!

И мы снова поплелись друг за другом по кругу — в тысячный, а может, в стотысячный раз!

Хотя Нехаев и твердил нам: «Только не останавливаться, только не спать!» — мы все спали на ходу. Это точно, потому что все прозевали момент, когда рассеялся туман и видимость улучшилась.

Первым это заметил Юра Тимошкин.

— Смотрите — горы! — крикнул он и остановился, протирая глаза.

Остановились и мы.

Природа, словно великий художник-декоратор, наконец убрала туманный занавес, чтобы показать дело рук своих. Перед нами открылась величественная картина, которая заставила всех замереть на месте. Далеко за горизонт уходил торосистый, припудренный снежком простор Ледовитого океана. Слева, за нешироким заливом, вставали горы со слизанными, сглаженными злым беспощадным ветром вершинами. На них тоже лежал чистый, свежий снег, и только на крутых откосах чернели сланцевые осыпи. Справа тянулся низменный берег, уходящий в бескрайнюю даль. Сзади — те же невысокие сопки, что и слева, за бухтой. И над всем этим — тишина…

Мы стояли, подавленные и оглушенные этой бескрайностью, этим величием, этой мертвой тишиной.

Но вот кто-то шевельнулся. Заскрипел под ногами снег.

— Где же зимовье? — чуть слышно спрашивает Тимошкин.

— Рацию включайте, — просит Парамонов, — За нами прилетят!

— Батареи давно сели, — шепчет распухшими губами Аркаша, но его слова гремят, словно пушечный выстрел.

— Ну уж дудки! Теперь-то мы вырвемся, — хрипло говорит Нехаев. — Только бы взлететь.

И срывающимся, простуженным голосом кричит:

— К вертолету!

Но наш командир, все время удерживающий нас от безрассудных поступков, в эту минуту, видимо, сам потерял способность мыслить здраво. Разве мог управлять тяжелой машиной человек, вконец истощенный голодом, опухший от холода, не спавший много суток подряд? Открыв дверцу вертолета, Нехаев попытался забраться в кабину, но не смог. Силы оставили его.

И тогда, потеряв последнюю надежду, мы вдруг, как безумные, стали метаться вокруг вертолета, напоминающего теперь большую беспомощную птицу, запорошенную снегом.

Владимир Иванович, которого все же удалось сообща поднять и поставить на ноги, оглядел всех нас и почти беззвучно, едва шевеля почерневшими губами, произнес:

— Никуда не отходить от вертолета… ждать… помощь обязательно придет…

Ноги у него снова подогнулись. Федя хотел его поддержать, но и сам не устоял на ногах.

— В кучу! Давайте в кучу, теплее будет! — прохрипел он.

Мы прикрыли Владимира Ивановича своими телами и так, сгрудившись около вертолета, впали в полусон-полубред.

Потом, когда мы уже отлеживались в госпитале у летчиков, нам рассказывали: самолет, обнаруживший нас, сообщил на материк, что найден вертолет и неподвижные тела около него. На всякий случай с самолета сбросили спальные мешки и мешки с едой.

Срочно был снаряжен тяжелый вертолет с двумя экипажами и врачом. Когда этот вертолет приземлился рядом с нами, все были живы, хотя ни на что окружающее уже не реагировали.

— Видно, мы в, сорочке родились, — шутил Владимир Иванович ка прощание, когда нас выписывали из госпиталя, — Попали Арктике в зубы и вырвались без потерь. Редко, но бывает.

После этого случая я не раз пролетал по проложенной нами арктической авиатрассе. Теперь не то что раньше: в опасных местах сделаны специальные площадки «подскока», на которых есть и технический персонал, и горючее. С этих площадок поддерживается постоянная связь со всеми пролетающими по трассе самолетами и вертолетами. В случае беды — сразу помогут.

Что ж, значит, не зря мы вынесли тогда такие испытания! Наш горький опыт учтен. Трасса стала обычной, обжитой, каких с каждым годом становится все больше в покоренной человеком Арктике.

С наступлением весны в тундре начинается охотничий сезон. Все, даже те, кто раньше в руки не брал ружья, стремятся подстрелить гуся или утку. За долгую полярную зиму консервы, солонина, макароны, сухое молоко и сушеная картошка осточертели каждому. Хочется свежего.