Эдгар Доктороу - Град Божий

Это просто не имело никакого значения,

никто не делал никаких выводов.

Не было побед, которые остались бы победами.

Не было наступлений, сменявшихся отступлениями.

Тяжелые поражения,

которые наносило сверхмощное оружие,

заставляли на время успокоиться противника,

прятавшегося среди холмов,

и только фосфоресцирующие синие

и зеленые птичьи перья

поднимались к небу с клубами дыма.

Нет, это была не война,

не было организованной вражды между двумя государствами.

Все выглядело так, словно мы —

путники, которых высадили в сатанинское царство земли,

где деревья вооружены,

а от переселения колоний муравьев содрогается почва,

где голые дети

подползают к оглушенной буйволице,

чтобы слизать кровь с ее вымени.

Мы выстрелами сбивали обезьян с зеленых крон и,

как пантеры, ползли в туннеле под их балдахином,

ссутулив плечи, чтобы выследить врага

и расстрелять их игрушечные лица.

Между тем от меня отстрелили часть,

и не успел кусок моей плоти шлепнуться в траву,

как какая-то лохматая крыса

вцепилась зубами в кровавый ошметок.

Иногда земля там взрывалась,

поднимаясь в воздух,

а потом выпадала дождем из салата

зеленых листьев с летучими мышами, хрустящими сверчками

и головами богомолов.

Пена желтого риса взрывалась фейерверком,

радио хрипело нечленораздельными голосами,

Я слышал плач, блеяние и крики

и петушиное кукареканье, звуки,

издаваемые хищниками и жертвами,

выполняющими свое генетическое предназначение.

Жуки и осы садились на густеющую

под жарким солнцем кровь

и прилипали к ней.

Бабочки размером с птиц, дрожа, кружили

над лужами чернеющей крови умирающих солдат.

Налетели осатаневшие шершни,

привлеченные кровавым запахом человеческого компоста.

О, я забыл о пиявках,

как они коварно заползают в уши

и мочеиспускательные каналы усталых,

во сне потерявших бдительность солдат,

расположившихся на ночлег у реки.

Помню, одному из наших отрубили мачете х…

и я пристрелил беднягу по его просьбе.

Я не был ангелом, дружище,

я бы убил всякого,

кого надо было убить,

я был палачом,

я жил под благословением сатаны,

мне приходилось ломать их тощие спины

моим сапогом,

с вертолета я мог поднять их бренные тела

на тысячу футов в синее небо,

это была не война, это была жизнь,

какова она есть,

была и всегда будет,

жизнь, какой ее дал нам Бог,

так же, как он дал нам паука-скрипача,

главного паука сатанинского царства земли.

Ты, конечно, знаешь, о пауке-скрипаче.

Он издает высокий чистый тон и плетет свою паутину

из очень толстых нитей,

похожих на струны скрипки,

паутина натягивается между деревьями —

от корня до вершины, и предназначена она

не для насекомых, а для ползучих гадов

и мелких зверей.

Человек, который случайно натыкается

на эту сеть паука-скрипача, видит,

что она выдерживает его вес, как гамак.

Тут же над его головой появляется сам паук,

мохнатая тварь с зубчатыми лапками,

он потрясающе быстро обегает человека,

опутывает его, выделяя какую-то липкую дрянь,

обжигающую кожу.

Через секунду человек, как ни старается,

не может освободиться.

Он все еще держит оружие,

но не может нажать гашетку.

Не может взять в руку нож.

Он беспомощно извивается,

пока тварь ползает по его телу —

по плечам, запястьям, по лицу и шее,

производя рекогносцировку по всем правилам военного искусства,

пока не выберет самое нежное место,

чтобы вцепиться в него своими мандибулами

и начать сосать хоботком

свою основную пищу — кровь.

Что ты сказал?

Что это совсем не похоже на пауков, которых видел ты?

Объясни это коричневым обескровленным телам,

которые я находил лежащими,

как опустошенные мешки, на лесной подстилке.

Поставят ли памятник жертвам

вьетнамских пауков-скрипачей?

Но как такое может быть?

Памятники ставят павшим на войне,

а там была не война, хотя мы, американцы,

так не думали, но жизнь объективна и неделима,

она сама раздает всем то, о чем ее просит каждый, —

от косматого мамонта до серного червя,

копошащегося в кипящем источнике

на дне самого глубокого из морей.

Если мы подумаем о множестве проявлений жизни

на этой сатанинской планете,

о разных формах ее, цветах, о навыках

и неприкрытом стремлении выжить,

то вряд ли сможем поздравить себя с тем,

что и мы такие же твари. Или сможем, дружище?

Как это происходит, спросил я.

Вопрос показался ему забавным: Так, Эверетт, вы, наверное, ожидаете, что они делают это на рассвете, в судилище. Ты стоишь по стойке «смирно», рокочут барабаны, епископ выходит вперед перед строем священников, подходит к тебе, сдергивает с груди распятие, срывает стихарь и разгибает твои пальцы.

Я так и думал.

На самом деле это просто обмен письмами. Ты сообщаешь им, что у тебя на душе, а они в ответ лишают тебя сана.

Я увижу эти письма?

Не знаю, может быть. Впрочем, почему нет? Правда, там особенно не на что смотреть.

И что вы им сообщили?

Что они и так знают то, что знаю я, что не стоит ничего выпячивать, разница в том, что для них ценность заключается в символизме, на котором строится Церковь, — это так, это он имеет свою историческую подоплеку, это система, которая работает, действует на людей. Но насколько я понимаю, этого уже недостаточно.

Вот, значит, как.

Существует комитет, в задачу которого входит попытаться отговорить меня от принятого решения. Я написал им, чтобы они не беспокоились, за что они были мне весьма благодарны… Я знаю, о чем вы думаете, Эверетт.

И о чем же?

Вы ощущаете свое превосходство, как человек, который в колледже читал Дидро и считает, что этот вопрос был решен еще в семнадцатом веке.

Я не читал Дидро в колледже.

Разве не он сказал, что религия есть незнание причин, сведенное в систему?

Он это говорил?

Кто-то это сказал… По правде сказать, я не думал, что жизнь обыкновенного гражданина столь… загадочна.

Гражданин Пембертон.

Да, к этому надо привыкнуть. Есть небольшие моменты и довольно своеобразные проблемы.

Какие, например?

Что делать с облачением. Выбросить его на помойку? Сжечь? Оставить висеть в шкафу? Упаковать? Избавиться от него? Все это не совсем правильно. Остаются еще книги. Старые, дорогие моему сердцу тексты. Я нервничаю, когда вижу, как они рядами стоят на полках, там, где они были всегда. Но это же всего только книги, почему я так их боюсь? Ведь это… мой материал.

Ваша жизнь.

Материал моей жизни. Тридцать лет жизни или около того. Я испытываю почтение к внезапным погружениям в море интеллекта. Как в… Что я сделал? В положении священника есть преимущества, которых мне будет не хватать.