Тимур Зульфикаров - Земные и небесные странствия поэта

Еще она спасла от огня мою детскую обгорелую подушку, которую я потом забрал в Москву…

…Матушка! Матушка! Зачем спасать из огня рукописи, когда в огне горят человеки…

Иль Слово выше человеков?..

О Боже!..

Опять я не знаю, не знаю… не ведаю…

Опять доселе я наяву вижу тот горящий дом и матушку мою, хлопочущую близ него…

О Боже…

Этот дом вечно будет гореть и матушка вечно будет стоять близ него…

Я не успел тогда из-за войны…

И только через несколько дней на военном самолете я прилетел с Памира в Душанбе, чтобы забрать матушку свою и похоронить её на Серафимовском кладбище в её родном Ленинграде, где она родилась и где завещала похоронить её рядом со своими родителями… моими дедом и бабкой, которые погибли от голода в ленинградскую блокаду…

Я не успел…

…И вот я сижу в родном дворике-хавли своём около еще тлеющего пепелища своего и не знаю, как отвезти матушку свою на аэродром, откуда военный самолет улетает в Москву, и я договорился с летчиками о том, что они возьмут нас…

Я не успел…

А в городе — веселые, хмельные бои, и на улицах нет ни одного человека — все попрятались в домах своих пугливых, и боятся даже выглядывать из окон, потому что снайперы, накурившиеся от страха анаши, таятся, переспело, червиво висят на деревьях и стреляют зорко и бессмысленно во все живое…

Но у меня нет дома и окон его, и я спокойно гляжу на пустынные улицы, по которым иногда проносятся танки и грузовики с вооруженными джигитами…

Но снайперы не стреляют в меня, потому что я не прячусь и не страшусь, а хочу пули, хочу смерти…

И тревожусь только, что если убьют меня — то кто похоронит матушку мою…

Есть изреченье суфия Ходжи Зульфикара: “Пуля родины слаще халвы чужбины!..”

И я жду пули…

Чтобы утихнуть рядом с матушкой моей…

Но кто тогда похоронит нас в безлюдном городе?..

…Вот тут-то я и увидел на пустынных улицах того человека с велосипедом.

Он брел, держась за руль, и медленно, неверно катил перед собой старенький велосипед “Пенза”.

А на раме велосипеда в белой простыне, безвольно свешиваясь по обе стороны рамы, двигалась, качалась тяжко какая-то ноша…

Я сразу понял, какая это ноша, и куда он катил велосипед.

Я выскочил из своего дворика и догнал путника с велосипедом.

У него было прекрасное, чистое лицо русского человека с вечновиноватой, извиняющейся, русской улыбкой…

Словно он был повинен в гражданской войне и в этих смертельных, пустынных улицах…

Много говорят о русском пианстве лютом и хамстве грубом.

Я много видел русских пианиц, но за всю мою жизнь не видел ни одного русского хама…

Может быть, мне повезло?..

Не знаю, не знаю…

…А он продолжал улыбаться виновато, мучительно, извинительно, показывая на велосипед:

— Вот моя жена… Раиса Максимовна… Еще совсем молодая, а не вынесла этой войны… Похоронить некому… Все спрятались, машины нет…

Я ждал, ждал — и вот пошил из простыней, вместо гроба, саван и везу её на кладбище…

Он улыбается, извиняется, склоняется, мается…

Мы одни на улицах…

Иногда проносятся грузовики с хмельными, кричащими джигитами…

В руках у них автоматы… Они кричат от страха быть убитыми, от жажды убивать, от щедрой, веселой, кудрявой анаши…

Иногда они стреляют по осенним, золотым деревьям — листва летит — досрочный листопад сыплется…

Пробитый пулями военный листопад… Листопад гражданской войны…

…Брат, и ты на Руси стоишь под этим недозрелым листопадом… да! да!..

Потом мимо нас прогрохотал танк. Вдруг круто остановился около нас. Повел на нас зияющим стволом. Дуло-жерло жадно встало около лица моего…

Тогда я гулко, яростно плюнул в дуло… в жерло…

Тогда танк рванулся и ушел… Обидчивый… Алчный… Не захотел он тратить снаряд на одного человека… На меня и пули хватит…

…Потом мы пришли на душанбинское пустынное кладбище.

Кладбище раскидалось на высокой горе — отсюда хорошо просматривается весь пустынный, мой родной город… Смертельный город…

И кладбище пустынно — одни кресты, и холмики, и памятники…

Так странно видеть пустынное кладбище…

О Боже!.. Одни мертвецы попрятались под землёй… Кладбище мертво… Живые не посещают мёртвых… А если живые не посещают мёртвых, а если потомки не посещают предков — они сами мертвецы…

Но кто-то позаботился о новых мертвых — на склоне пустом вырыто много свежих зияющих могил. Они ждут своих постояльцев вечных…

В одной из могил мы хороним Раису Максимовну…

Потом мы обнимаемся, как древние друзья, и представляемся друг другу…

Я говорю:

— Аминадав Калонтаров.

Он говорит:

Михаил Сергеевич Горбачев…

О Боже…

…Много лет спустя, когда я смотрел пышные похороны Раисы Горбачевой и созерцал блуждающий, растерянный лик шута — Президента — всех он обманул, заговорил, а смерть — не смог! — я вспомнил те похороны, и того Михаила Сергеевича, и тот хлипкий похоронный велосипедик…

Да!..

Вот что бывает, когда на русском троне является шут вместо Царя!.. или вместо Тирана!..

Да! Тиран проливает реки неповинной крови…

Но!

Шут на троне проливает океаны неповинной крови…

Ах, Господин Президент!..

“Не судите и не судимы будете”…

Не мне судить вас…

Для вас есть другой Судия!..

Да я и не желаю вам зла…

Но если вы попадете в ад — я знаю, я вижу, какое наказанье ждет вас там… знаю…

О Боже!..

Вы там вечно будете катать тот велосипед… с той ношей, качающейся тяжко в простынях…

Как Сизиф катал свой камень…

Но я не хочу этого…

Мне и вас (даже вас!) жаль… да…

…Потом мы с Михаилом Сергеевичем на том же велосипеде отвезли на аэродром и мою тихую, тихо сгоревшую, оттрепетавшую, как бабочка на огне, матушку…

И я на военном самолете улетел с ней в Москву, а потом в Ленинград…

И вот я с матушкой моей на Серафимовском кладбище…

И мы в последний раз пришли вдвоем, а уйду я один…

…О, мой мудрый, бессмертный (в отличие от меня — скоротечного) Читатель!

Я знаю, ты справедливо ждешь от покосившейся, как брошенная изба, некогда Великой Словесности нашей, маниакальной эротики, запредельной мистики и сладкой крови вожделенных жертв!..

И ты брезгливо и высокомерно скажешь мне: “В твоей исповеди много политики!..”

Брат мой! Но много политики и у Данте, и у Толстого.

О Боже! Но много политики и у Спасителя Иисуса Христа Богочеловека. Иначе Его бы не распяли те властители-слепцы, которые занимались только политикой и не знали иного…