Тимур Зульфикаров - Земные и небесные странствия поэта

И сестер, и братьев Твоих?..

Иль Ты не наш?..

И во всяком прохожем муже — видишь отца…

И во всякой жене — матерь

Дитя любит всех и ждет любви от всех, а все равнодушно проходят мимо и далее любви.

Бог — это любовь ко всем человекам.

Чадо — и Ты пойдешь искать эту любовь…

И потому мать, отец, семья, дети, народ, земля, родина, дом, язык, родня, соседи — это сладкая пыль под босыми ногами Странника Апостола Любви…

Под Твоими ногами, Чадо…

Но гляди, Сын — хлеб и вода иссякли, и птицы поднялись и ушли на пути свои.

И Ты один остался на крыше средь палых перьев…

Великая Любовь ко всем — это великое одиночество…

— Отец, а птицам не хлеб и вода нужны, а любовь, а я устал ласкать их.

Отец, отец, а почему люди всегда печалятся и плачут, когда видят перелетных, высоких, вольных, уходящих птиц, птиц, птиц?

По каким дальным, прошлым богам, кумирам, гнёздам, рожденьям, языкам, соседям томится некрылатый человек?

Что чует в птицах уходящих?

Какие родины вспоминает?

Почему человек так неотвязно, жгуче любит этот земной мир?

Потому что он много раз жил в этом мире и узнает его, как родной пыльный дом…

Почему человек так любит путешествовать по миру?

Потому что он ищет дом, где когда-то, в других рожденьях и землях, тысячи лет назад, был более всего счастлив и любим…

А весной птицы летят в северные снежные земли, а осенью в жаркие

Индию и Персию, откуда пришли Балтасар, Гаспар и Мельхиор — Волхвы

Рожденья моего.

И я пойду за весенними журавлями в северные страны и народы.

И я пойду за осенними журавлями в Индию Шакья Муни и в Персию

Огненного Заратустры…

— Чадо, Чадо, так долго ждали мы Рожденья Твоего, а Ты уже хочешь покинуть нас. А я уже стар и не выдержу прощанья…

…Но тут на пустынную крышу опустился пеликан, летящий от потока-вади Киссона к озеру Галилейскому.

И в клюве у него была живая рыба, и он сложил её у ног Иисуса, и поднялся, полетел к озеру своему.

Тогда Иисус сказал отцу своему:

— Вы видите — он прилетел не из-за хлеба и воды.

И принёс нам пищу нашу…

Но тут над щедро осыпанной перьями крышей низко пролетел аист. И в клюве его маялась малая речная черепаха, и Мальчик воскричал:

— Отец, зачем аист несет черепаху? Разве жизнь её не в воде, а в небе?

Иосиф сказал печально:

— Аист несет черепаху для птенцов своих…

И смерть черепахи — их жизнь…

Тогда Мальчик, тогда шестилетний Мальчик — еще Дитя, Агнец в пуху — зарыдал…

И отец удержал Его, потому что от слез и горя Он мог упасть с крыши.

Но Иисус побежал к старой пыльной акации, жёлтые цветы которой Он любил есть, и которые помогали от зубной боли.

Он побежал к акации, на вершине которой, в ветвях раскидистых, сотворил широкое гнездо аист, и Иосиф помогал ему строить, и спугнул птицу, и осторожно, что бы не тронуть птенца в пуховой сокровенности родильной его, снял, спас черепаху и больно оцарапался, окровавился о жесткие ветви.

Но Он не радовался, а рыдал…

— Абу, абу, отец, отец, я вернул черепаху в реку, но разве вернуть всех черепах, которых аисты несут в гнезда свои, чтобы убить для птенцов своих?

Отец?..

Господь?..

Ты так сотворил жизнь?..

Жизнь — смерть, жизнь — смерть… жизнь через смерть…

А я не хочу смерти….

Я хочу вечной жизни для всех человеков, для всех зверей, для всех птиц…

И для себя…

Я хочу вечно сидеть на вечной крыше средь вечных птиц средь вечной весны…

Господь?..

— Отец!

А по римским законам — Распятых оставляют на крестах, чтобы птицы расклевали их…

А птицы не будут клевать меня…

…А в маленьком каменистом, глиняном лазоревом затаившемся Назарете стали говорить, что мальчик Иисус останавливает и опускает перелетных птиц с небес…

— Абу! Абу! Отец!.. Отец!.. Сегодня мне десять лет, а по древнему Закону я могу выходить к людям и учить только после тридцати лет, лет, лет. Двадцать лет мне осталось…

А я не хочу, чтобы мне было даже одиннадцать лет…

Лето уж раннее, уже душное, и я полюбил спать на крыше…

Абу! Отец! тут звёзды близки, и они жаркие, а хладные… И я люблю сонными руками воздетыми трогать, лелеять их хладные лампады, их вечные колосистые факелы прохладные.

И в доме нашем душно, а на крыше камышовой веет хлад от звёзд, хлад

от Плеяд.

Абу! Абу! Отец, отец, а мне сегодня стало десять лет, но когда я гляжу на эти хладные Плеяды, на это бездонное Мирозданье — я чую, что мне десять миллиардов лет и более…

Когда я был немой младенец — я знал, я чуял эту летящую, безмолвную Вселенную и Тайны божий Её, и я чуял, знал, как жил до Пирамид, до Фараонов, до Авраама, до Моисея, но потом стал говорить язык мой словами человечьими, и я забыл Тайну Вселенной за словами…

Язык человеческий убивает Тайну… Вселенная нема. Бог нем.

И только в немоте можно заглянуть в бездонность Его.

Абу! Абу!.. Отец, отец, глядите, как летит, сыплется звезда во Вселенной!..

Отец, и что' я чую, вспоминаю на крыше камышовой нашего летящего во Вселенной домика?

Абу! Отец, и что в этой летящей, рассыпающейся, как звезда, Вселенной Грядущая Судьба моя?

Грядущий Крест мой?

Соломинка в звёздном поле, поле, поле, божья коровка, стрекозка, муравей, травинка, звезда рассыпчатая?

Иосиф вздрагивает:

— Чадо, Чадо, и что Ты всё время шепчешь о Кресте?

Где Ты видел кресты эти?

Что зовёшь Крест в жизнь незаметную тихую свою?

Сынок, Ты уже с детских лепетных лет, когда помогал мне в плотницких работах моих, тайно строил, крепил, слагал Кресты из стружек и щепок… Детские кресты…

— Абу! Абу! Отец, я так возлюбил запах свежесрубленных дерев — кипарисов, маслин, дубов, олив, кедров, сосен-певг…

Особенно терпкий материнский дух кипариса, кедра и сосны-певг…

Эти деревья пахнут свежим тестом хлебным.

А что слаще духа перворождённого печеного хлеба, хлеба, хлеба, отец мой?

Только запах матери и отца…

Вот из этих трёх дерев и будет составлен Крест мой.

И три Его смолистых хлебных запаха будут утешать меня на Кресте моём, отец, отец мой…

И вы знаете…

— Чадо, где Ты подглядел эти кресты?

На римских, кровавых, имперских дорогах, где подолгу в мухах и птицах трупоядных всяких увядают Распятые?

Мальчик, Иешуа, где Ты видел эти живые придорожные Знаки, Иероглифы Великой, Проклятой иудеями, Римской Империи?

Эти кровавые Слова, Буквы, Письмена всех великих Империй?

О, человече вольный!.. вот ты восстал с нищим ножом в обреченных руках против журавлиных римских легионов железных в шлемах, в орлах и с широкими, мягкими, бесшумными двуострыми мечами.

О, человече восставший! Вот ты тайно шепнул древнему другу своему ночному против Имперьи, против похожего на грифа-могильника императора Октавиана Августа…