Дмитрий Орехов - Будда из Бенареса

— Да, от всех.

— Но, клянусь богами на небе и на земле, ведь желания бывают разными?

— Желания — это только желания. Пока они управляют нами, наш ум на привязи и подобен теленку, сосущему молоко матери.

— И только желания губительны?

— Губительны желания, а также губительны ревность и лихорадка страсти, — терпеливо разъяснял Сиддхарта.

Братья Нагасамала и Мегия замыкали шествие. Вчера, когда Сиддхарта произнес проповедь, копья сами выпали из рук жрецов. Маги почтили отшельника заклинаниями, призывая на него счастье в четырех четвертях мира и под двадцатью семью лунными созвездиями, а трое из них попросились в ученики. Жрецы, идущие позади Девадатты, были увешаны амулетами из змеиных костей, сухо бренчавшими при ходьбе.

— Ревность изгоняют, опуская в воду раскаленный топор, — заметил Нагасамала.

— А лихорадку переводят на шудрянку, — откликнулся Мегия. Он был очень похож на брата, только коса у него была чуть покороче.

Позади осталось несколько больших селений, где в зарослях пальм и бамбука прятались хижины с соломенными крышами. Дальше начались площадки для сожжения трупов. Усопшие, лежа в ряд на бамбуковых носилках, дожидались своей очереди на сожжение, а пока священная Ганга в последний раз омывала их ноги. Брахман с несколькими подручными складывал на берегу костер, чтобы потом развеять пепел мертвецов по реке. Жрец и его слуги не казались печальными, напротив, они выглядели довольными и даже подтрунивали друг над другом.

Ниже по течению десятки людей совершали омовение в мутной, серо-зеленой воде Ганги. Паломники были в белых одеждах. Внезапно послышались крики и хохот: тощая корова, то ли оступившись, то ли решив напиться любой ценой, заскользила по крутому склону и съехала в воду. Девадатта заметил среди купающихся двух прокаженных — они старательно поливали водой разлагающиеся части тела. Рядом женщины наполняли сосуды, тут же голышом плескались дети, кто-то набирал в рот воду и, дурачась, пускал ее струей. А по реке плыл пепел трупов, сожженных выше по течению…

Девадатте вспомнились широкие разливы Ганги, когда в период дождей река превращалась в бурный поток, подмывая берега, затопляя и забивая илом дома на окраине Бенареса. К счастью, это не отражалось на процветании города: стоило воде спасть, и люди вновь наполняли святилища и подступы к священной реке.

Сердце юноши забилось — к Ганге приближалось шествие празднично одетых жителей Магадан. Купальщики преградили им путь, но Девадатта был этому даже рад. Он с удовольствием разглядывал могучего слона со лбом, разрисованным суриком, который, подобно кораблю, плыл впереди толпы; он всматривался в лица паломников, несущих на плетеных подносах ароматные горы жасминовых венков, вслушивался в слова гимна, который распевали юные брахманы-ученики, и даже дряхлые кони, на которых сидели жрецы, были ему чем-то приятны.

Сиддхарта остановился.

— Взгляните на сей мир, подобный пестрой колеснице! — Он обращался ко всем четверым, но его глаза смотрели только на Девадатту. — Там, где барахтаются глупцы, у мудрого нет привязанности.

— А мне здесь нравится, — пожал плечами Девадатта. — Я вырос на берегу Ганги.

Сиддхарта нахмурил брови.

— Ты забыл, Девадатта: лишь тот, кто не оглядывается на свое прошлое, поистине благороднейший человек. В него не просачиваются ни страх, ни сомнение, как в дом с хорошей крышей не просачивается дождь.

— Это Срединный путь, о котором ты говорил? — уточнил Могталана.

— О да, — подтвердил Сиддхарта. — О да! — повторил он. — Мудрые идут этим путем; для них нет наслаждения в родном доме. Как лебеди, оставившие пруд, покидают они свои жилища. Где бы они ни жили — в деревне или в лесу, в долине или на холме, — любая земля им будет приятна… Мудрый никогда не привяжется ни к дому, ник родителям, ни к женщине, ни к ребенку, ибо любить чье-то тело с его слизью и мерзостью — значит подражать мухе, липнущей к падали.

Среди купальщиков были воины-кшатрии, почтенные служители Сомы с витыми шнурами через плечо, темнолицые крестьяне, худые, перемазанные золой аскеты и тучные старшины купцов; женщины, дети и старики; люди изящно одетые и абсолютно голые. Вся эта толпа, предвкушая купание, пела, смеялась и наблюдала за коровой, которая пыталась взобраться обратно на берег, но с протяжным мычаньем сползала в воду. Рослый кшатрий, толстый, с мясистым лицом и глазами навыкате, устал ждать своей очереди и с решительностью буйвола направился к воде, расталкивая людей. Большинство из них не доходило ему до плеча, и Девадатте подумалось, что такой здоровяк, взяв в руки палицу, сокрушит даже череп слона.

— Легко жить тому, кто нахален, как ворона, дерзок, безрассуден, испорчен, — изрек Сиддхарта, указывая на гиганта ученикам. — Цвет одежд этого человека белый, но внутри него — большое болото, полное грязи.

Рослый кшатрий услышал его слова.

— Что тебе нужно, незнакомец? — сердито спросил он. — Почему бы тебе не пойти своей дорогой?

Сиддхарта благожелательно улыбнулся.

— Ни с кем не говори грубо, мой друг. Ибо те, с кем ты говорил грубо, ответят тебе тем же. Ведь раздраженная речь неприятна, и возмездие может коснуться тебя.

Магадх еще сильнее выпучил глаза, и Девадатта понял, что кисть кшатрия по привычке ищет рукоять кинжала или меча. Сообразив наконец, что оружия при нем нет, здоровяк устремился вверх по склону.

— Посмотри на эту корову, — продолжал, не смущаясь, Сиддхарта. — Она попала в затруднительное положение, но между тем это существо достойно подражания. Не зря говорят, что сияющий прародитель Брахма одновременно сотворил первую корову и первого человека. Коровы спокойны и незлобивы, они никого не ударяют ни копытами, ни рогами…

Разъяренный кшатрий был уже совсем рядом.

— Клянусь всеми богами горы Химават, ты мне не нравишься, пришелец, и я преподнесу тебе урок! — вскричал он, поднося к лицу Сиддхарты кулак, похожий на молот, и раздуваясь от злости, словно кобра, которую ударили палкой. — Если ты напялил повязку аскета, это еще не значит, что ты можешь не кланяться высокородным кшатриям, как велит обычай Магадхи!

Моггалана, Нагасамала и Мегия незаметно отступили в сторону. Это было правилом учеников любого отшельника — если учитель вступал с кем-либо в спор, ученик обязан был молча ожидать исхода, не привлекая к себе внимания. Девадатта остался стоять рядом с Сиддхартой, хотя его сердце билось, как рыбешка в руках ловца. Их окружили плотным кольцом.

— По обычаю Магадхи высокородных кшатриев надлежит приветствовать низким поклоном, — хладнокровно сказал Сиддхарта. — Все дело в том, кого следует называть высокородными кшатриями…