Ирвин Шоу - Голоса летнего дня

— Господи… — пробормотал Федров. — Где ты только таких откапываешь?

Луис засмеялся. Похоже, осложнения в отношениях с женщинами его ничуть не огорчали. Даже напротив — забавляли, придавали энергии. Федров никогда не переставал удивляться этой странной черте характера во всех остальных отношениях спокойного и мягкого брата.

— Будь добрым братцем, — сказал Луис, — позвони дамочке. Скажи, что на меня внезапно свалилась работа, требующая срочной поездки в Сент-Луис, Вашингтон, не знаю куда еще…

— Но ведь она может позвонить и проверить. И найдет тебя в Нью-Йорке.

— А я на весь уик-энд отключу телефон, — сказал Луис.

— Ладно, так и быть, братишка, — нехотя выдавил Федров. — Позвоню.

— Вот умница! Вот настоящий друг и брат! — похвалил его Луис. — Смотри, постарайся не утонуть до понедельника. — И он повесил трубку.

Какое-то время Федров смотрел на телефон, потом вздохнул и набрал номер дома, где остановилась Мэри. Мэри ответила тотчас же, словно сидела рядом с телефоном и ждала этого звонка. Лгал Федров очень убедительно.

— О, я чувствую себя такой одинокой!.. — призналась Мэри. У нее был нортхэмптонский акцент, слегка смягченный долгим обитанием на Мэдисон-авеню. Работала она на телевидении и зарабатывала кучу денег. — А у нас были такие планы на этот уик-энд! Хотели повеселиться… Думаю, ты должен поговорить со своим братом, — продолжала она. — Он совсем заработался, до полного изнеможения. Ты не согласен?

— О нет, почему же, напротив, очень даже согласен, — сказал Федров. — Обязательно с ним поговорю. Непременно.

Он повесил трубку и долго смотрел на телефон. Потом подумал: «Скольких мужчин ты уже сумела выпотрошить, дорогая? Какой дом заберешь, какие алименты потребуешь, когда настанет время?»

И он поспешил выйти из дома прежде, чем снова раздастся звонок. Босой, брел он по пляжу у самой кромки воды. Море хоть и успокоилось немного, но все еще штормило и выглядело грозно, и о берег разбивались увенчанные пеной валы. На пляже не было видно ни души. Он шел медленно, обдаваемый мелкими брызгами прибоя. Песок, промытый водой, казался прохладным и твердым. Федров обернулся — за ним тянулась цепочка широких следов от босых ступней. «Оставляю свой след на песке времени», — с иронией подумал он.

Затем свернул к западу, но, пройдя несколько ярдов, вдруг вспомнил, что дом, где остановилась Мэри, находится всего в четверти мили и смотрит окнами на берег. Если она вдруг увидит его, не избежать сентиментальной болтовни, бесконечных расспросов. Все это может затянуться очень надолго, а ему вовсе не хотелось общаться с Мэри. «Всему есть предел, в том числе и братской взаимовыручке», — подумал он, развернулся и зашагал в обратном направлении, по своим следам.

Было это в ноябре, в Эльзасе. Его дивизию временно вывели с передовой, и Федров, выбив себе двухдневный пропуск и армейский джип, поехал навестить брата. Эскадрилья Луиса базировалась примерно в ста пятидесяти милях. Они с братом не виделись два года. Федров вел машину по разбитым военной техникой дорогам и думал о том, что три недели назад брат был жив. Он знал это точно, поскольку буквально на днях получил письмо от матери, в котором та писала, что сама только получила весточку от Луиса.

Когда наконец Федров отыскал летное поле и вошел в фермерский каменный дом, где расположился штаб, выяснилось, что Луис вылетел на задание. Сержант в очках с толстыми стеклами что-то печатал на машинке. Он оторвался от своих бумаг и охотно сообщил Федрову, что в задании принимают участие три летных звена из штурмовиков «А-20»; что целью является железнодорожное депо в Эссене, что полет проходил на высоте восемь тысяч футов, что зенитный огонь в тех краях довольно плотный, но особого сопротивления со стороны ВВС противника не предвидится. Нет, пока еще никаких новостей с этого участка фронта не поступало, и не желает ли он чашку кофе?

Федров взглянул на часы. Ровно три. Что ж, он может позволить себе подождать. Хотя бы для того, чтобы выяснить, жив его брат или нет.

— Спасибо, — сказал он, — с удовольствием.

Сержант указал на помятый алюминиевый чайник, что стоял на примусе у стены, прямо под картой северной Германии. Федров налил кофе в жестяную кружку, стоявшую тут же, на маленьком кухонном столике. Достал сахар из второй, точно такой же кружки, налил сгущенки из банки с пробитыми в крышке дырочками. Кофе оказался горячим, но просто ужасным на вкус. «Понадобятся долгие годы мира, — подумал он, — прежде чем удастся вытравить изо рта этот чудовищный привкус армейского кофе…»

— Это ваш джип там, на улице? — спросил сержант, не поднимая глаз от пишущей машинки.

— Да, — ответил Федров.

— Тогда выньте дворники, — посоветовал сержант. — В этой эскадрилье одно сплошное ворье.

Федров допил кофе, вышел, вынул дворники, сунул их в карман армейской куртки. Потом огляделся. В грязи увязло несколько палаток, чуть поодаль вокруг двух штурмовиков «А-20» столпились техники в комбинезонах. Оттуда доносился рев моторов — видимо, производили какой-то ремонт. А вон и летное поле. Он успел перевидать сотни таких. Летное поле в плохую погоду, что означало хлопающие на ветру куски брезента, стремление людей как можно скорее укрыться, спрятаться от непогоды.

Он вернулся в дом и нашел на карте Эссен. В голове промелькнуло неясное воспоминание. Эссен, Эссен… Затем он вспомнил. Вспомнил ту гувернантку на пароходе, идущем к Фолл-Ривер, летом 1935-го. Ту крупную молодую девушку-блондинку. Сначала она улыбалась, потом рассердилась. Она говорила, что родом из Эссена, а рассердилась потому, что он угадал в ней служанку. «Интересно, — подумал Федров, — удастся ли брату сбросить пятисоткилограммовую бомбу на дом, где некогда проживала фрейлен Гретхен, как ее дальше там?..»

Ожидание может затянуться и показаться едва ли не вечностью, особенно когда ждешь и хочешь узнать, жив твой брат или нет. Сидя на полу и привалившись спиной к стене — в комнате был всего один стул, и занимал его сержант в очках, — Федров вдруг вспомнил, как вел девятилетнего Луиса в душ смывать кровь. Губы у брата были разбиты, он только проиграл бой, и Федров отчетливо видел завернутый в тряпочку кусок льда, который он прикладывал к огромной шишке, красовавшейся на лбу у Луиса. И еще — собственные слезы…

«Ты знал больше о своем брате, когда оба вы были мальчишками. Куда больше, чем теперь, после всех этих его жен и разводов. И прочих проявлений зрелости. Ты научился быть осторожным, научился не показывать своих чувств, скрывать, как много вы значите друг для друга. Ты мог плакать о брате, только когда был ребенком».