Алан Лайтман - Диагноз

Уже много недель, подумал Билл, он, как только может, избегает общества коллег. Он был почти уверен, что его состояние известно, но не знал, кому известно и что. Никто не говорил ни слова, но президент и вице-президент определенно что-то пронюхали. Штумм уже уколол Билла замечанием о его отставании, а секретари, которые всегда держат нос по ветру и четко угадывают приливы и отливы, кажется, начали обходить его стороной.

— Думаю, что мне надо разрядить свой гнев, — громко произнес он. — Человек обязан уважать себя.

Он прижал телефон к уху, ожидая, что скажет в ответ Мелисса, но услышал только рев машин.

В тот вечер, когда должен был состояться прием, Билл оделся и сразу спустился вниз; написанная на его лице тревожность нервировала Мелиссу, что задержало их отъезд. Меряя вестибюль шагами и поминутно глядя на часы, Билл наконец подошел к зеркалу, взглянул на свое отражение и вздрогнул. Взятый напрокат костюм сидел на нем так, как он хотел, делая более стройным. Но даже самый дорогой в мире костюм не мог бы скрыть тошнотворного состояния Билла Чалмерса. Лицо — бледное, осунувшееся, с нездоровым зеленоватым оттенком. Билл знал, что никогда не был красавцем, но сейчас он выглядел просто развалиной. От расстройства он топнул ногой и пошатнулся, когда накатила новая волна тошноты. Больше всего на свете он ненавидел пустую трату времени, а сегодня — он был уверен — он, несомненно, упускает великолепную возможность. Сегодня, присутствуя на этом собрании богатых и могущественных, он мог бы произвести впечатление и возвыситься над остальным миром. Но при таком разлитии желчи, которое отразилось на лице, смотревшем на него из зеркала, это было решительно невозможно. Но у него оставался его гнев. Гнев послужит другой цели. Будет его тошнить или нет, но он схлестнется с Джорджем Митракисом или с кем бы то ни было. Может быть, завтра он решится и поговорит с доктором Петровым или пошлет врача вместе с его импотентным лечением ко всем чертям за его бестолковые исследования и послания, в которых не было даже временного предварительного диагноза. А что сказать об этом Крипке, который после последней встречи не придумал ничего лучше, чем увеличить дозу прозака с двадцати миллиграммов до тридцати? От Крипке тоже нет никакого толка. Билл снова топнул ногой. Гнев придавал ему сил, улучшал самочувствие. Поправив черный шелковый пояс, который, как ему казалось, он чувствовал, несмотря на омертвевшие пальцы, Билл отвернулся от зеркала.

В этот миг на лестнице показалась его жена. Одетая в изумрудно-синее шелковое платье, она излучала ослепительную женственность. На шее красовалось ожерелье из двух ниток жемчуга с золотой застежкой — подарок матери. Произошло чудо — морщины и тревога исчезли с ее лица, сиявшего мягким розовым светом. Билл не помнил ее такой прекрасной.

— Мелисса… — выдохнул он.

В ответ она одарила его торжествующей улыбкой.

В тот миг, видя, как Мелисса плавно скользит по ступенькам вниз, Билл ощутил такой прилив любви к жене, что захотел немедленно обнять ее и признаться в этом. Но было уже четверть девятого. Задержавшись на минуту, чтобы оставить Алексу записку, они поспешили на улицу, вдохнули теплый вечерний воздух и сели в машину. Усевшись рядом с Мелиссой и глядя на фонари шоссе № 128, огни которых отражались в капоте, Билл забыл о сцене на лестнице и принялся переживать в своем воображении предстоящую ссору с Джорджем Митракисом и Харви Штуммом. Лучше всего завлечь их в какую-нибудь тесную прихожую или в отдаленную комнату, чтобы шум скандала не привлек внимание других гостей. Что он им скажет? Скорее всего попросит их не совать нос в его дела, а думать о себе. Да, пусть они начнут, пусть попытаются объясниться, вот тогда он набросится на них и смешает с грязью. Билл снова принялся смотреть на мерцающие огни уличных фонарей. Окутанный тишиной своих мыслей, нарушаемой лишь приглушенным шумом двигателя, он вдруг ощутил печаль, просто печаль, хотя и не мог понять почему.

В Уэстоне, у въезда в Марбополис, их машина влилась в череду других машин, и под колесами захрустел гравий подъездной аллеи. Медленно двигаясь вслед за впереди идущим автомобилем, Билл и Мелисса успели разглядеть оранжерею с высокой сводчатой крышей, поле с цветными мишенями для стрельбы из лука и расставленные по лужайкам лепные украшения и статуи. Смех и крики доносились с теннисного корта, освещенного так же ярко, как бейсбольный стадион во время вечернего матча.

Впереди, в конце подъездной аллеи, на холме, высился дом; мраморный фасад и колонны были залиты морем света.

— Никто не станет с нами разговаривать, — прошептала Мелисса, когда они вышли из машины и вступили на мраморные ступени лестницы. Вестибюль был окутан ароматами разнообразнейших дорогих духов — жасминовым, сандаловым и мускусным. Только теперь Билл расслышал звуки музыки и через распахнутые двери портала разглядел сотни людей, праздно расхаживавших между колоннами. Женщины были одеты в дорогие вечерние туалеты, очаровывая мужчин оголенными руками и плечами.

На мгновение взгляды всех присутствующих устремились на Билла и Мелиссу, ступивших на мозаичный пол, и Билл ощутил чувство, которого не испытывал уже много лет, — чувство человека, который вдруг оказался в центре внимания. Это чувство, приятное и в то же время отвратительное, смешалось с запахом жареных пирогов с лососем и крилем. Все кончилось очень быстро. Толпа, удовлетворенная тем, что прибыли совсем незначительные гости, сразу же вернулась к светской болтовне. В пустоте зала со всех сторон гремела музыка и лился ослепительный свет.

Билл немедленно принялся выискивать в толпе знакомые лица. Где-то здесь, в этой блестящей, как елочная мишура, и трещавшей как сороки массе, должны быть Дайана Россбейн, щеголявшая своей фигурой, которой могли бы позавидовать супермодели, и Нэйт Линден, почти наверняка — Билл был в этом уверен — купивший по случаю приема новый вечерний костюм. Билл получил бы смешанное с иронией удовольствие, поприветствовав их, но сейчас они были для него никем, ничтожествами, ничем не отличавшимися от сандвичей с тунцом, проплывавших мимо гостей на серебряных подносах. Биллу хотелось столкновения не с ними, а с Митракисом и Штуммом. Рядом полыхнула фотовспышка, и он невольно зажмурился. Накатила волна тошноты. В ярком, вибрирующем воздухе лица гостей потеряли свои индивидуальные черты и слились с белым мрамором и камнями стен. Пестрые платья и вечерние костюмы растворились в цветных полотнищах, свисавших со стен. Некоторые мужчины, уединившись за мраморными статуями, тихо говорили о своих последних финансовых операциях, а их жены дефилировали по залу, щеголяя смелыми вырезами своих без меры декольтированных платьев. Другие гости, вольготно расположившись на мягких скамейках, потягивали коктейли и глазели на цифровые изображения живописных полотен, которые менялись на экранах множества мониторов каждые полминуты. В центре зала, в некоем подобии дворика, окруженного ониксовыми колоннами, в танце кружились пары. Сощурившись от яркого света, Билл взглянул на этот дворик. Ему показалось, что он узнал актрису Кэтрин Батлер, которая позировала бесчисленным фотографам, выставляя напоказ свой немыслимый головной убор, похожий на гигантский факел из разноцветных перьев. Как смешны были толпившиеся вокруг нее люди, изо всех сил старавшиеся подчеркнуть свое фальшивое безразличие и деланную независимость. И разве не смешон сенатор Дерек Эдмундсон, стоявший под бронзовым канделябром, с лицом, раскрасневшимся от жары и выпитого алкоголя? Билл припомнил, что сенатор недавно протолкнул законопроект, выгодный большинству присутствующих. И вот он стоит, выставляя себя в полном блеске и чувствуя себя центром всеобщего внимания и поклонения. Вокруг сенатора суетились самые амбициозные мужчины и женщины Бостона и Нью-Йорка, которым он милостиво позволил пожать себе руку.