Вячеслав Козачук - Сказ о Змее Горыныче

Сказ о Змее Горыныче

Поучили

Змей Горыныч возлежал на поляне перед входом в пещеру, небрежно подперев левой задней лапой правую голову. Он пребывал в полнейшей меланхолии. Вообще-то Горыныч – так его называли очень близкие друзья, от других он фамильярности не терпел — к унынию склонен не был. Последний раз такая тоска накатывала на него лет триста, а то и четыреста назад, когда ведьмочка Вуду с экзотического даже для него острова Ямайка в разгар упоительно-бурного романа без объяснения причин бросила его где-то в индонезийском архипелаге и растворилась в дыме чудотворного костра вместе с местным красавчиком-колдуном. Положа лапу на сердце, Змей не смог бы назвать ведьмочку красавицей. Да, она была мила, было в ней какое-то очарование, шарм, живость в характере, но далеко не beautiful, как говорят эти островные снобы. (Кстати, на редкость мерзкие на вкус. Чем они там питаются, что у их мяса такой отвратительный привкус?!).

В тот раз Горыныч пребывал в печали совсем недолго, лет 60-70, и вышел из депрессии многажды опробованным способом – слегка пошалив. Шалить Змей умел и любил. Шалости творил с упоением, самозабвенно, полностью отдаваясь творческому процессу, забывая о времени и не обращая внимания на усталость. Правда, злые языки поговаривали, что с фантазией на этот счет у него было слабовато, дескать, повторялся Горыныч, упрекали в отсутствии разнообразия в его проказах, попрекали тем, что все озорства проходят по одному и тому же сценарию: сжигание трех-четырех деревень, избиение мужиков, насильничание девок, поедание грудных детей. (Особо ехидные даже предлагали ему привлечь PR-агентство для разработки оригинальной и самобытной программы, такой, какой нет ни у кого.) Однако Змею его программа нравилась, и ничего в ней он менять не желал.

В этот раз все было значительно сложнее. Причины хандры даже после многократных попыток самоанализа — не помогало ни по Фрейду, ни по Юнгу, — так и оставались расплывчатыми, мутными, как залапанные в забегаловке стаканы. Единственное, что осознал Змей, это горькое сожаление о том, что, поддавшись на мелкие и дешевые провокации так называемых любимых друзей, отклонился от привычного алгоритма и вместо деревень в чистых, неиспорченных цивилизацией лесах, резвился в пригородных селах.

- Ну что там хорошего? – спрашивал он себя.

И сам себе отвечал:

- Абсолютно ничего. Мужиков почти не осталось, а те, что есть, какие-то хилые, квелые, драться с ними совершенно неинтересно. Девки испорчены влиянием города и горожан. Накрашены сверх меры, табачищем от них несет, как от 90-летнего деда, убежать, как следует, не могут, а когда их насилуешь, так они еще и удовольствие получают. Ну, никакого тебе кайфа!

О младенцах вообще лучше не вспоминать. Раньше, когда их кормили исключительно материнским молоком, они были нежные на вкус, таяли на языке… М-м-м…

От воспоминаний, сопровождавшихся обильным слюноотделением, Змея Горыныча отвлекли какие-то неясные, еле доносящиеся звуки. Приподняв правую голову, он настороженно прислушался. Нельзя сказать, что он кого-то боялся, боже упаси природу! Но душа, уставшая от пребывания на посторонних, вмешательства в отдых никак не жаждала. Однако надежда, что опасения так и останутся только опасениями, умерла, не достигнув даже отроческого возраста. Шум нарастал, разрастаясь, становясь больше, объемнее, многограннее, цветистее. Змей Горыныч, потянулся, вытягивая по очереди все лапы, и нехотя привстал в ожидании. Наконец на поляну вывалила шобла незваных гостей. По меркам Горыныча, их было совсем немного – около трех, ну, может, четырех десятков. Они были до странности очень похожи друг на друга: в одинаковой зелено-черно-коричневой одежде, с перемазанными лицами, и у каждого было какое-то странное ружье. Гоняя мужиков, Змей Горыныч повидал разные винтовки, наиболее отчаянные пытались в него даже стрелять, но таких стволов ему ранее видеть не доводилось.

В первый момент стороны замерли в недоумении. Горыныч пытался определить принадлежность нежданно-негаданно вывалившегося к нему развлечения, другая сторона силилась оценить степень угрозы, исходящую от хозяина полянки.

Уяснение диспозиции длилось недолго. Настроенный все еще умиротворенно Змей Горыныч попытался испугать пришельцев и вынудить их убраться восвояси. Он затопал лапами, выпустив свои громадные когти, захлопал крыльями, а напоследок пыхнул на пришельцев огнем сразу тремя головами.

Однако «пятнистых» это, видимо, совершенно не смутило. Из середины группы донеслись короткие, напоминающие собачий лай звуки, и «посетители» шустро, как тараканы на кухне, начали разбегаться по поляне. Такого поворота событий Горыныч никак не ожидал. Оторопевши от увиденного, он только крутил головами во все стороны. А в это время «пятнистые», рассредоточившись, взяли его в кольцо. Снова раздались лающие команды, и тут началось такое, какого Змей Горыныч даже представить себе никогда не мог. (Правда, фантазии, как уже говорилось, ему всегда не доставало…) Много позже, с содроганием и судорогами до самого кончика хвоста вспоминая об этом происшествии, Змей предположил, что, видимо, так на самом деле и выглядит ад…

Змей Горыныч, будучи по натуре бойцом, бился до самого конца. Он пускал в ход все четыре лапы, хвост и даже две головы, переключив всю систему управления на среднюю голову. Однако «пятнистые» своей прыткостью и упорством напоминали муравьев. Они облепили Змея со всех сторон, ослепили яркими вспышками, оглушили резким, на высокой ноте грохотом…

Очухался Змей только к вечеру. Сначала приподнял одну голову, осмотрелся, затем вторую… Вокруг было, как после тактического наземного ядерного взрыва: вырванные с корнем столетние сосны лежали верхушками от пещеры, земля на поляне, словно по ней прошелся гигантский трактор с не менее большим плугом, а вход в пещеру был привален немалым, даже по его, змеевым, меркам, камнем… Но хуже всего было другое – Змей был туго спеленат какой-то прозрачной пленкой, и не мог пошевелить ни лапами, ни крыльями, а ни одна из голов до пут не доставала. Одним словом, грамотно связан.

Года через два, когда прозрачные липкие веревки слегка ослабли, Змею Горынычу удалось кое-как освободиться. На душе у него было мерзко: подобного унижения он никогда не испытывал… Но где-то в глубине, вблизи желудка поселилось какое-то новое, доселе неведомое чувство. Поразмыслив (что далось ему с неимоверным трудом), Горыныч понял, что в жизни что-то изменилось, и люди, которых он считал своей законной принадлежностью, тоже переменились. Осознав это, Горыныч погрустнел: ушла в прошлое целая эпоха…

Змей Горыныч возлежал на своей поляне перед входом в пещеру в любимой позе: небрежно подперев левой задней лапой правую голову, кончиком хвоста почесывая в левом ухе средней. Он отдыхал, искренне убежденный, что заслужил право на это краткое сибаритство.