Дмитрий Калугин - Лестница Янкеля

Было еще не поздно, когда он засобирался, придумав себе какое-то дело у “родственницы”, жившей неподалеку. Но к ней Янкель, разумеется, даже не зашел, просто стукнул в окно, проходя мимо, и направился на Свердловку. Постепенно начинало смеркаться, была середина осени, октябрь, ветрено, и на тротуарах уже лежали кучи листвы. Когда Янкель оказался на улице Моисеенко, по которой обычно шли в “Художественный”, сердце его заколотилось от страха и предвкушения. Где-то впереди мелькали подозрительные личности, никак себя, впрочем, пока не проявлявшие. Янкель убыстрял шаг, пятна от фонарей мелькали под его ногами, складываясь в странные фигуры, мгновенно распадавшиеся и остававшиеся где-то за спиной. Он воображал, что под покровом ночи идет в тайное место на священнодействие. Освещенный неверными огнями “Художественный” манил к себе, представляясь одновременно и неприступной крепостью, и землей обетованной. Янкель нервничал: вдруг что-то не получится, сорвется в самый последний момент. Но его уже ждали в условленном месте. В неприступной крепости открылась маленькая лазейка.

– Чего опаздываешь? – услышал я над собой голос недовольной бабки Кости Панкова.

Она взяла меня за руку и, прикрывая своим телом, провела мимо контроля: “Внучика вот привела… опять в кино просится”. – “Так он же пять раз уже смотрел?” – “Да, вот и я говорю! А он все – давай, давай…”

Под “ополчением” никого не было. Изабеллы Браво с ее оркестром – тоже. Я не мог поверить своим глазам и стоял перед пустой эстрадой в том самом месте, где должна была находиться она. Прозвенел звонок, и я поплелся в зал.

Шел фильм “Семеро смелых”, который я видел не меньше (если не больше) раз, чем Костька Панков. Настроение было самое пасмурное, и от арктических пейзажей с экрана тянуло самым настоящим холодом. Где-то в середине фильма в зал стали просачиваться характерные темные фигуры. Две из них, возрастом ненамного постарше моего, сели спереди и, развернувшись вполоборота, стали тяжело смотреть мне в глаза.

– Ну, гражданин хороший, – заговорил один. – Отдыхаем?

Я стиснул зубы и изо всех сил продолжал смотреть на экран.

– Ой, – подхватил второй, – нам не отвечают…

– Гражданин, не спите… – затряс он меня. – Трамвай приехал на последнюю остановку.

– Пройдемте для беседы в более подходящее место, – сказал второй, щегольнув цитатой из фильма “Путевка в жизнь”, которую любила в этих случаях повторять местная шпана.

– Никуда не пойду, – смело сказал я, но в этот момент чья-то тяжелая рука легла мне сзади на плечо:

– Кончай бузить, пошли… – и чуть ли не вместе с креслом подняла меня на ноги.

Меня оттащили под лестницу, ведущую в подсобные помещения (к этим трем, вырастая словно из-под земли, присоединялось еще несколько человек), и вывернули карманы. Денег и ничего такого, что могло бы их заинтересовать, за исключением разве что каких-то мелочей, у меня не было.

– Ай, Абрам, – заговорил тогда немного подвыпивший парень средних лет с затекшим глазом, разглядев меня, – если денег нет, то покажи обрез!

Толпа довольно загалдела. Идея пришлась по душе.

– Не покажу! Пустите меня, – сказал я, отступая к стене и готовясь к чему угодно, даже к смерти.

– Покажи, покажи свой кулацкий обрез, Абрамка! – раздалось со всех сторон.

С каждой минутой страшные рожи, совсем молодые, постарше, с фиксами и без, украшенные разными увечьями (тяжело дается хулиганская жизнь), подступали все ближе и ближе. Все было кончено, наконец-то я встретился с самыми главными стражами, караулившими грешника на его неверных путях, так что теперь мне не помог бы ни Д’Артаньян, ни Зорро. Но здесь неожиданно в центр протиснулся неприметный мужичок в подрезанной шинели.

– Чего у вас тут? – спросил он.

– Да вот просим Абрамку обрубок показать, а он не хочет…

– Карманы проверили?

– Пустой.

– Ну, раз пустой, так чего над человеком глумиться? – заговорил новый дядя больше с интересом, чем со злобой. – Чего так заплутал? Мамка-то знает, куда пошел?

Это был вопрос, но я совершенно не знал, что отвечать и надо ли…

– Домой давай беги! – сказал он, хитро подмигивая. – И поставь свечку своему еврейскому богу, что я сегодня добрый! А остальным – расходиться…

Некоторым такая развязка не очень пришлась по душе, но, видимо, удачно появившийся человек был у них за главаря. И через минуту под лестницей никого не было, кроме меня. А я продолжал стоять спиной к стене и думал, что теперь, наверное, никакая сила на свете не сможет заманить меня обратно в зал. Двери захлопнулись, и я пошел домой. После этого мы ходили смотреть фильмы только большой компанией, но у меня до сих пор пробегает по коже холодок, когда во время сеанса кто-то входит в зал. Так что можно сказать, что в кино я по-прежнему продолжал ходить, а в “киношке” не был больше уже ни разу.

Спустя много лет я рассказал Левке-Химику про всю эту историю. Он опять был мной сильно недоволен.

– Янкель, – говорил он, – это был тебе знак… Предупреждение…

– Какое предупреждение?

– Ну как какое? Чтобы ты не связывался!

– С чем не связывался?

– Со всем этим…

– Не понимаю…

– Ты где работаешь?

– В кинотехникуме…

– Ну, вот! Тебе не надо там было работать. Вообще ничего этого не надо, что ты сам себе напридумывал. Тебе говорили, а ты не понял. Это же почти что самоубийство, что ты сделал!

Левке вообще не нравилось, как я живу.

Эта история так и осталась историей без конца (прости за двусмысленность). Я вернулся домой и лег спать, чувствуя, как поднимается обида на целый мир, но в то же самое время меня охватывала радость от того, что, по крайней мере, на этот раз все закончилось и не надо было ломать голову над объяснениями. Можно просто отодвинуть будущее еще на какое-то время, хотя времени уже больше не оставалось совсем. Как выяснилось.

Однажды летом, после окончания школы, мы гуляли с Костькой Панковым (Зерой), Парикмахером и Костылем по улице, разговаривая на одну интересную тему: в ближайшие дни Игорь Новиков (Седой), брат нашего Царька, должен был приехать к своей невесте, которая на тот момент сильно загуляла.

– Вот ведь, – философствовал Костька, – как оно бывает. Думает, что едет к невесте, а тут – шиш с маслом. Будет сильно удивлен…

Игорь уже два года учился в одной из военно-морских академий в Ленинграде. Приезжая на побывку, каждое утро он выходил во двор с табуреткой, ставил ее ножками вверх и, опираясь на них, выжимал стойку. Это было красиво, и мы все завидовали ему.

Услышав новость про приезд Седого, Парикмахер и Костыль закивали головами, а Янкель процитировал:

Господа! Если к правде святой

Мир дороги найти не умеет,