Яков Гордин - Кавказ

В селении Лаваша захвачено несколько жителей, которые не успели увезти семейств своих и для них оставались.

Они рассказали нам, что тут было во все время пребывания главного кадия акушинского и знатнейших из старшин. Ежедневно собирались совещания, и вчера еще уверяемы были жители, что русские не придут; ибо, по малочисленности своей, сделать нападение не осмеливаются. Один из бывших в лагере нашем старшин, возвратясь, объявил, что нас весьма немного и войска в таком изнуренном состоянии, что против них едва ли оружие употребить достойно. По таковым известиям жители во всех далее деревнях не вывозили семейств своих и имущества, и повсюду совершенное спокойствие.

Тут узнали мы, что с тремя тысячами человек находился единственный сын Сурхай-Хана Казыкумыцкого; что на помощь акушинцам приходили койсубукинские народы и многие другие вольные общества Дагестана, менее их значительные, и весьма правдоподобно было показание жителей, что все вообще силы составляли более двадцати тысяч человек. Уцмей каракайдацкий, известный между здешними народами человеком отличной храбрости, с сыном своим находился против войск левого нашего крыла, и жители селения Лаваша видели его, бежавшего ранее прочих. Вместе с ним был бунтовавший родной племянник и зять шамхала. Ших-Али-Хан Дербентский составлял главнейшую в совещаниях особу, но в опасности не вдавался и в бегстве не был из последних. Аварский хан не был; из его подданных приходили весьма немногие.

Судя по твердости неприятельской позиции, я решался на довольно значительную потерю, и она, конечно, была бы таковою, если бы отряд генерал-майора князя Мадатова нашел сопротивление при переправе и были заняты трудные места, которые прошел он без выстрела. Но тогда уже встретил его неприятель, когда, воспользовавшись местоположением, мог он развернуть свои силы и уже начинал обходить конечность правого его крыла, после чего вскоре укрепления подверглись действию артиллерии. Сражение вообще продолжалось около двух часов, неприятель не успел употребить четвертой части сил своих, затруднения в переправе на правый берег реки не допустили обратить таковых, которые бы в состоянии были остановить успехи генерал-майора князя Мадатова, коего решительное и весьма быстрое движение было главнейшею причиною его бегства.

Потеря наша, вместе с татарскою конницей, не превзошла пятидесяти человек, что, конечно, не покажется вероятным.

Во весь переход 20 декабря не видали мы неприятеля; посланные в разъезд партии открыли, что жители из всех деревень вывозят в горы свои семейства, угоняют стада. Конница наша взяла несколько пленных, отбила обозы и множество скота. В селениях находили имущество, которое жители спасти не успевали.

Приказано было истреблять селения, и, между прочим, разорен прекраснейший городок до восьмисот домов, Уллу-Айя называемый. Отсюда с такою поспешностью бежали жители, что оставлено несколько грудных ребят.

Разорение нужно было, как памятник наказания гордого и никому доселе не покорствовавшего народа; нужно в наставление прочим народам, на коих одни примеры ужаса удобны наложить обуздание.

Многие старшины деревень пришли просить помилования; не только не тронуты деревни их, ниже не позволено войскам приближаться к оным, дабы не привести в страх жителей. На полях хлеб их, все заведения и стада их остались неприкосновенными.

Великодушная пощада, которой не ожидали, истолковала акушинским народам, что одною покорностью могут снискать свое спасение, и уже многие являлись с уверенностью, что они найдут снисхождение.

Посланные партии к стороне главного города Акуши, отстоящего от ночлега нашего в пятнадцати верстах, заметили чрезвычайно большое стечение в городе народа и движение необыкновенное, из чего можно было заключать, что жители приуготовляются к защите. По слухам знал я, что дорога, на расстоянии шести верст к городу, проходит весьма тесною лощиною и местами, где неприятель может нанести нам большой урон, занимая окрестные и во многих пунктах неприступные высоты; что нет дороги, которую бы возможно было обойти оные, и что, сверх того, самый город лежит в самых крепчайших ущельях, среди коих отделившийся холм защищает вход в них на расстояние не более выстрела.

Отправив с начальником корпусного штаба, генерал-майором Вельяминовым и генерал-майором князем Мадатовым казаков и татарскую конницу до 1500 человек, приказал я осмотреть окрестные города места, не вступая с неприятелем в дело до прибытия пехоты, войскам приказано было выступить весьма рано. На пути встречен был я двумя из важнейших старшинами, из коих один был прежде главным кадием. Они просили, чтобы одними сутками умедлил я приближение к городу и что между тем употребят они старание согласить жителей просить прощения. На ответ, что мог бы я поверить посланным с воли народа, но тогда не было бы их двое, они же не предлагают от имени его, но собственное свое старание, и потому на одних подобных обещаниях не могу я остановить моих предприятий, и войска продолжали марш свой. Старшины уехали. Начальник корпусного штаба прислал сказать, что беспрепятственно дошли они до города и оный, найдя оставленным жителями его, заняли. Вскоре пришел я с войском и расположился в городе. Все окрестные горы наполнены были спасающимися жителями с их семействами и имуществом; я запретил их преследовать, хотя, рассеянными и объятыми ужасом, легко можно было овладеть ими.

В городе нашли мы несколько хлеба и ничего более.

К шамхалу явились знакомые ему люди и посредством их вызваны многие из знатнейших старшин, а вскоре и сам главный кадий, который весьма боялся явиться, будучи причиною своевольства акушинцев и следуя внушениям вредных нам людей, которых принимал всегда с особенным дружелюбием и оказывал им помощь.

Наконец начали появляться жители и водворяться по-прежнему. В лагерь приходили женщины отыскивать грудных ребят своих, которых солдаты сберегали. Одному из знатнейших старшин возвращена молодая дочь его, которую во время плена ее содержали с должным уважением. В городе разорить приказал я несколько домов, принадлежащих друзьям беглеца Ших-Али-Хана, участвовавшим с ним во всех вредных замыслах его против нас. Войскам доставлен был провиант, в котором начинали они нуждаться.

Собравшиеся жители и главнейшие из старшин всех селений приведены были к присяге на подданство Императору в великолепной городовой мечети, войска были под ружьем и сделан сто один выстрел из пушек.

Я назначил главным кадием, бывшего в сем звании незадолго прежде и добровольно сложившего оное старика, известного кроткими свойствами и благонамеренностью, и выбор мой был принят акушинцами с удовольствием. От знатнейших фамилий приказал я взять двадцать четыре аманата и назначил им пребывание в Дербенте. Наложена дань ежегодная, совершенно ничтожная, единственно в доказательство их зависимости. Они обязались никого не терпеть у себя из людей, правительству вредных, были признательны за пощаду и видели, что от меня зависело нанести им величайшие бедствия. Мне, при выражениях весьма лестных, поднесена жителями сабля, в знак особенного уважения.