Игорь Мощицкий - Иосиф и Фёдор

О как! Оказывается, она его облагодетельствовала.

Потом появились хулители Бродского. Вот что написал один из них о суде над Бродским: “Если говорить о суде, то осуществлен он был с очень позорной корявостью. Надо было поручить это дело более толковым и более культурным людям”.

А вот еще из того же автора: “Будь Бродский хотя бы полурусским-полуевреем – другое дело… А так совать русским людям Бродского – значит потеснять (орфография автора опуса) в них Пушкина, Лермонтова, Блока, Есенина и других”.

На подобные опусы я регулярно натыкаюсь в Интернете. Судя по малочисленности комментариев к ним, успехом у продвинутой публики они не пользуются. Уж очень заметно родство авторов таких опусов с Гитлером, который боролся с мертвым Гейне и даже приказал уничтожить его могилу на Монмартре.

С другой стороны, Бродский ошибся, когда написал по случаю своего сорокалетия: “Из забывших меня можно составить город”. Как только выезд за границу стал доступен для всех, город, как казалось Бродскому, “забывших” его очнулся и ломанул в Нью-Йорк. Заодно у Бродского стали появляться незнакомые ему люди из России. Среди таких клиентов случайно оказался ленинградский композитор Марк Самойлов.

Он встретился в Нью-Йорке с Сергеем Довлатовым, которого знал в Ленинграде, и предложил ему написать либретто мюзикла. Тема – по желанию самого Довлатова.

– А кто будет писать стихи? – поинтересовался Довлатов, – я стихов не пишу.

Марк ответил, что найдем кого-нибудь. Довлатов резонно заметил, что кто-нибудь его не устроит, и неожиданно предложил:

– Давай пригласим Бродского.

Марк засмущался: Бродский все-таки нобелевский лауреат и вряд ли согласится.

– А мы у него самого спросим, – сказал Довлатов и тут же позвонил Бродскому. Тот ответил, что ждет их обоих у себя.

Через час Довлатов и Самойлов были у Бродского дома. Довлатов рассказал, что Самойлов предлагает вроде хорошее дело. Но загвоздка одна – тема.

– “Капитал”, – провозгласил Бродский.

– Какой капитал? Чей капитал? – не понял Самойлов.

– “Капитал” Маркса. Это единственная тема, которая сегодня может заинтересовать меня как основа для мюзикла.

– Но спектакль невозможен без конфликта. В чем конфликт?

– Конфликт между трудом и капиталом. Главный конфликт сегодняшнего дня.

– Но каков будет сюжет?

– Очень хороший. Постижение рабочими тайны прибавочной стоимости.

– А как же любовь? – растерянно спросил Самойлов. – Мюзикл без любви невозможен.

– В процессе постижения тайны прибавочной стоимости непременно родится любовь. И ненависть тоже родится, – заключил Бродский. – Как, Сережа?

– Думаю, лучшего сюжета для мюзикла не найти, – согласился с Бродским Довлатов.

Самойлов вышел из дома Бродского ошарашенный.

– Понимаешь, я ушел в полной уверенности, что они прикалываются, – рассказал он мне. – Кто я для них? Они с самим Ллойдом Вебером могут работать, если захотят. А теперь думаю: “Может, они и не прикалывались вовсе?” Потому что в 2007 году мюзикл по “Капиталу” Маркса поставили в Германии, а в 2009-м – в Китае. А сейчас, говорят, готовят мюзиклы сразу по двум работам Энгельса: “Происхождение семьи, частной собственности и государства” и “Анти-Дюринг”. Нет! Зря я тогда не принял идею Бродского.

В то время до Бродского с Родины стали доходить призывы типа: “Иосиф, приезжай! Тебя здесь с колоколами встретят”. Колокола Бродскому были и не по здоровью, и вообще не нужны. Но мысли о посещении родного города не оставляли его, и какое-то время он даже обдумывал план своего тайного приезда в Ленинград. Я слышал про две версии этого плана. По одной, он собирался обзавестись фальшивыми документами и с ними сесть в поезд Хельсинки-Ленинград. На мой взгляд, фантастическая версия, но кто знает? По другой, более правдоподобной, он собирался сесть в этот поезд с документами на собственное имя, рассчитывая получить российскую визу на границе. Бродский надеялся, что ему, нобелевскому лауреату, в ней не откажут. План его почти осуществился: он приехал в Хельсинки и даже дошел до поезда. Оставалось только сесть в него. Но тут, как рассказывал друзьям сам Бродский, он представил, что, подъезжая к Ленинграду, увидит в окно знакомые пригороды, Финский залив, сосны, Комарово.

– Я понял, что живым до Ленинграда не доеду, – заключил свой рассказ Бродский.

В марте 1995 года после встречи в Нью-Йорке с Анатолием Собчаком казалось, что Бродский все-таки приедет в родной город. Однако уже 8 апреля 1995 года он послал Собчаку письмо, в котором сообщал, что навестить родной город ему на этот раз не удастся. Письмо заканчивалось такими трогательными словами: “Бог даст, я появлюсь в родном городе; видимо, это неизбежно… Можете не сомневаться, что узнаете о случившемся одним из первых: я поставлю Вас в известность, возникнув на Вашем пороге”.

Но навестить родной город ему уже было не суждено.

Через четыре года после смерти Бродского в вестибюле станции метро “Петроградская” я случайно оказался рядом с Александром Моисеевичем Володиным. За годы, что я его не видел, Александр Моисеевич сильно постарел, но остался похож на себя прежнего. Быстрой, чуть шаркающей походкой он шел к поезду.

– Здравствуйте, Александр Моисеевич, – сказал я.

– Здравствуйте, – ответил он.

– Как вы себя чувствуете?

– Соответственно возрасту. А вы кто?

– Герой вашей пьесы, – скромно сказал я.

– Какой? – спросил он строго.

– “Пять вечеров”.

– Где? В каком месте? – потребовал он ответа.

– А там, где Слава называет мое имя и говорит, что я умен. Хотя это только кажется, потому что я хожу в очках и пишу стихи.

Он вдруг захохотал, да так громко, что люди стали оборачиваться. Я сообщил ему, что недавно эту его пьесу поставили в студии на Богатырском проспекте, где занимается мой сын. Он разволновался:

– Почему не пригласили? Я рядом живу.

Странное дело. От сына я слышал, что руководитель студии на всех репетициях рассказывал о своих ежевечерних беседах с Александром Моисеевичем. “Думаете, Александр Моисеевич не знает, как плохо вы репетируете? Думаете, он не расстраивается от того, что вы приходите на репетицию неготовыми? Очень расстраивается”, – восклицал руководитель, когда был недоволен своими артистами, а недоволен он был ими всегда. И вдруг выяснилось: о готовившейся премьере Александр Моисеевич понятия не имел.

– Они постеснялись вас пригласить, – соврал я, чтобы защитить честь студии и ее руководителя.

– В театре, очевидно, не хватает пьес, потому что недавно поставили мою “Ящерицу”, – неожиданно сказал Александр Моисеевич, словно удивляясь, что его пьесы еще ставят.