Наталья Алексютина - Исповедь рецензента

Сознаюсь, что я — далеко не гурман от литературы, и уже давно не отличаюсь отменным аппетитом при виде заваленных книгами прилавков. Я — скрючившийся под натиском литературного винегрета продукт сегодняшнего времени. Еще не болеющий дизентерией от избытка «грязных» книг, но уже апатично-равнодушный по отношению к ним. Поэтому для меня литературный рывок, пусть даже навеянный романтичным интерьером британских булочных, равнозначен подвигу. Тем более, что, возвращаясь к установленной оценке сборника, многое для меня в нем оказалось вкусным.

Прежде всего, откровенная и настойчивая вера в силу слова. Слова грамотного, живого, не замученного невероятным неуважением современников. Неважно, в каком жанре слово пребывает в сборнике: и в стихах, и в прозе оно сохраняет свое истинное и глубокое значение.

Еще один факт, способствующий возбуждению литературного аппетита, заключается в том, что авторы сборника постарались избежать в представленных произведениях всего того, что, по разумению обывателя, как раз и возбуждает аппетит. Здесь нет ни перчинок, ни клубничек. Есть вполне употребляемая соль, и кое-где ее присутствие вызывает закономерную, необходимую сердечную горечь (рассказы: «О любви» Светланы Руденко, «Яблоневое озеро, яблоневый сон» Екатерины Глушик, «Возвращение» Владимира Бондаря).

И, наконец, то главное, ради чего, собственно, и хочется насытиться книгой неоднократно, это приглашение к соучастию. Со-участию в нашем общем обменном процессе под названием «жизнь». Фантастично, конечно, но при прочтении сборника мне один раз даже показалось, что в пространстве и времени вдруг открылось диалоговое окошко, и к авторам, столь наглядно продемонстрировавшим свою литературногражданскую позицию, не мог не долететь мой благодарный читательский отклик.

Невозможно, да и не нужно сравнивать каждого из девяти писателей, из чьих произведений составлен сборник. Они, безусловно, разные. Реалистично-сдержан, чуть жестковат Владимир Бондарь. Сентиментально-возвышенна Екатерина Глушик. Получающий наслаждение от классического литературного русского языка Евгений Москвин и ассоциативно-яркий, фэнтезийный Юрий Невский. Светлана Руденко, удерживающая рассказ о любви в рамках литературного произведения, а не дешевенькой, глянцево-журнальной истории. Геннадий Старостенко, ироничный и едкий. Лидия Сычева, легко вмещающая в диапазон своего таланта и народный анекдот, и философскую притчу. Михаил Бондарев и Марина Котова, сказавшие о сути бытия, о мировоззренческих и жизнеопределяющих вещах высокохудожественным поэтическим языком.

Все девять авторов непохожи и неповторимы. Но, мне кажется, есть ингредиент, который вносит во все их уникальные произведения единый привкус. Это — неравнодушие. К окружающему и к окружающим. А неравнодушие — это не что иное, как ответственность. В нашем случае, ответственность художника за свои творения. В этом смысле авторов можно уравнять с классиками литературы, для которых не было внешних и внутренних миров, а был один — мир Человека.

Разумеется, соглашусь, что единичной качественной кулинарией не спасешь отравленный фаст-фудом желудок, и заевшийся хот-догами масс-читатель только скривится от этой жалкой порции. Но, как мудро замечали древние, нужно с чего-то начинать. Ведь чипсовая литература, а это подтверждено учеными, вызывает эффект привыкания, однако при неконтролируемом употреблении имеет большой шанс быть исторгнутой обманутым организмом. Так что, у настоящей литературы, готовящейся сегодня на кухнях и в уютных залах кондитерских, есть все-таки возможность оказаться на языке у читателя. Ведь должно же ему хоть разок захотеться сытно и с пользой откушать, в самом деле?

На улице был жаркий полдень, когда Владик вышел во двор. Вернее, не вышел, а выпал из двери подъезда: перевесил велосипед. Пыльные педали крутнулись, одна из них глухо стукнулась об асфальт, и Владик лицом к лицу оказался с широкой трещиной. Оттуда на него с любопытством глянул черный жук. Шевельнул усиком.

Владик потер ушибленный подбородок и сжал крепко кулак, чтобы не заплакать.

Рядом кто-то засмеялся. Еще не видя кто, Владик насупился.

— Больно? — поинтересовался тоненький голос.

Владик кивнул. Встал, старательно отряхивая грязную штанину.

Девочка участливо склонила голову набок.

— Меня зовут Полинка. А тебя?

Владик представился.

Совсем незаметно, под томительный трепет июльской листвы, под жизнерадостный гвалт воробьев завязалась беседа. О старом велосипеде, о муравьях, о мороженом, о лете.

— А я скоро уезжаю, — похвасталась Полинка — Буду отдыхать на даче с мамой до сентября.

— А я тоже уезжаю — угрюмо заметил Владик.

— Куда?

Замявшись на секунду, он ответил:

— В Калининград — потом, веселее, добавил — Через море поплыву. На корабле.

— Здорово! — восхитилась Полинка и сникла — А я на поезде. И то недолго: три часа.

Они примостились на сломанной скамейке. Плечо к плечу. Болтался под легким ветерком воротник нарядной Владиковой рубашки. Трепыхалась озорно ленточка в Полинкиной косе.

Раздавив толстым колесом пустую сигаретную пачку, Владик спросил:

— В каком доме ты живешь?

— В этом же, только через два подъезда от тебя. — ответила Полинка — Пойдем по парку покатаемся?

Владик отрицательно мотнул головой.

— Не могу. Я жду маму.

— Зачем?

— У нее сегодня день рождения.

— Здорово! — снова восхитилась Полинка — Что ты ей подаришь?

Владик сначала задумался, потом подозрительно покосился на девочку, словно размышляя, доверять ей сокровенную тайну или нет. Полинкины изумрудные глаза сияли доверчивостью. Загорелая рука ловила непослушную ленточку. Еле слышно Владик пробормотал:

— Кораблик.

— Что-что?.. — не расслышала собеседница.

— Привет! — перебил ее возникший внезапно из-за кустов мальчишка лет тринадцати. Был он вихраст, веснушчат и боек. Сплюнул ловко себе под ноги.

— Парень, есть деловое предложение! — обратился он к Владику, и того приятно взволновало серьезное обращение. В свои восемь лет Владик еще не слышал такого. Он подбоченился и перестал возить ногой по земле.

Вихрастый положил Владику широкую ладонь на плечо и дружелюбно попросил:

— Дай покататься часок на велике, а я тебе заплачу за это двести рублей. Идет?

Владик немного растерялся: велосипед был хоть и старый, и ломаный, и скрипучий, но мамин. Но с другой стороны, он мог на двести рублей накупить столько всякого добра!

Полинка тоже открыла рот. Чтобы она не усомнилась в его деловитости, Владик важно согласился.