Ирина Богатырёва - Движение без остановок

Отчего-то мне не хотелось идти с ним есть. Я тянула время, ожидая Грана, наделась, что он придёт и кренделю этому в нашей компании откажет.

Но он не отказал. Мы втащились втроём с нашими рюкзаками в забегаловку, тип заказал еды, а себе ещё водки. Мы ели, он рассказывал о жизни.

— Вы повенчайтесь, — говорил, глядя Грану в глаза не мигая. Гран молчал и улыбался. — Повенчайтесь обязательно и с детьми не откладывайте. Они вам потом опорой станут. Я вот в девятнадцать лет женился, так мне сын уже помогает. А ещё дочка есть, маленькая, ах, какая у меня дочка!

Гран смотрел на него вполоборота, и улыбка его была косенькая. По ней я понимала, что он ни слову не верит, а так же, как я, пытается понять, к чему всё приведёт. А тип увлёкся и стал рассказывать об аварии, в которую они с семьёй попали: тёща его погибла, а эта самая дочка, любимый ребёнок, маленькая ещё девочка, стала заикаться, и он теперь не знает, как быть. Лицо его раскраснелось, и шея тоже, и тот кусочек груди, что виднелся из-под расстёгнутого ворота, был красный, а под скулой вспухла и пульсировала вена. Мы слушали молча. Когда уже доедали, он достал солидную пачку денег.

— Вот что, — сказал он, — я дам вам пятьсот рублей. Деньги всегда пригодятся в дороге.

Мы стали отказываться, как-то неуверенно, друг на друга оглядываясь, но мужик был в своих действиях твёрд. Пачка была из пятидесятирублёвых, он отсчитал десять, положил на стол. Оглядел нас.

— Меня Пётр зовут. Может, как-нибудь ещё меня вспомните, — сказал, хлопнул оставшуюся стопку и, не прощаясь, вышёл.

После паузы, достаточной для того, чтобы он скрылся, Гран поднялся и сказал негромко:

— Пошли.

Сгрёб деньги, схватил оба рюкзака наперевес и ринулся из кафе. Я с тоской глянула на нетронутую тарелку нашего кормильца — и забрала оставшиеся кусочки хлеба.

С рынка мы бежали. Уходили дворами и путали следы. Разменивали в киосках полтинники, покупая какую-нибудь мелочь. Гран постоянно оглядывался, был сосредоточен и стремителен. Но никто нас не настигал.

Мы покинули город так же спокойно, как въехали. И водитель иномарки, подобравшей нас, спрашивал, громко и усмешисто, куда мы и почему путешествуем таким образом.

— Я не могу вас понять, — говорил он. — Я вот комфорт люблю. Независимость.

— Так это и есть независимость, — отвечали мы. — Свобода. Идёшь, куда хочешь, спишь, где хочешь.

— Нет! Куда как лучше в своей-то машине.

— Собственность — это уже несвобода, — говорил Гран, и водитель смеялся.

У него был здоровый, чёрный джип, в котором было просторно, мягко и все звуки тонули в кожаной обивке салона бежевого цвета. Ехал он так, что асфальт не ощущался под колёсами вовсе и о заоконном пространстве удавалось забыть — проще говоря, он летел. В списке машин, о которых на трассе известно, что они не берут никогда либо в исключительных случаях, джипы стоят на первом месте. Но во всех правилах бывают исключения. Этот был как раз из них. На наш вопрос, куда и откуда он едет, он отмахнулся: «По сравнению с вами — дорогу перейти». Потом стал рассказывать о странах, где бывал. Он говорил много, как-то взахлёб, но неожиданно в его рассказах стали появляться дыры: будто забывая фразу, он замолкал, а после паузы продолжал с того же места.

На границе областей он остановился и сказал, откинувшись в кресле:

— Всё, дальше я не еду. Спать мне надо.

— Так вы не в Тюмень?

— Я в Сочи еду. Из Иркутска. Вот уже восемнадцать часов за рулём, побойтесь бога. С вами хорошо было болтать, но всему есть предел.

Мы послушно вышли из машины. Он потянулся, размялся. Дорога была пустая, небо вечернее, облачное. Я с тоской втянула сырой воздух.

— Вас угостить? — спросил, направляясь к кафе.

Мы уже накинули рюкзаки, но заколебались. Гран неуверенно пожал плечом и глянул на меня. Я подумала, что ему неудобно отказываться и он хочет, чтоб это сделала я.

— Нет, — сказала твёрдо. — Нам в Тюмень бы побыстрее.

— Ну, как хотите, — пожал плечами водитель и ушёл.

Мы вышли на трассу, но в этот вечер никуда больше не сдвинулись.

— Обернись, смотри им в глаза и про себя говори: «Стоп!»

— И что будет? — спрашивает Серёга, испугано взглядывая на меня.

— Всё зависит от твоего намерения, — отвечаю серьёзно. — Если оно у тебя сильное, машина перед тобой остановится.

— Просто сказать: «Стоп» — и всё?

Чувствую лёгкое раздражение. Рановато, мы только-только с ним вышли.

— Нет, ещё поднять руку. Понятно? — Неуверенно жмёт плечами. — Тогда пошли. Сумку лучше положи. Нет, не надо так далеко, потом не найдёшь. Положи рядом. Теперь оборачивайся к потоку, смотри водителям в глаза и говори: «Стоп!»

— Стоп, — произносит послушно Серёга.

— Не обязательно говорить вслух. Это твоя команда, ты её посылаешь, можно мысленно. Важно твоё желание. А вот руку поднять стоит, иначе им непонятно будет, чего ты тут стоишь. И улыбаться.

— А ладонь открытой или закрытой держать?

Боги, дайте мне терпенья.

Теперь я рада, что послушала Ромин совет и поехала сюда на электричке. Рома сказал, что, если захотим стопом, лучше назад, а то мы будем день добираться до места и вернуться не успеем, а Серёга не тот человек, с кем было бы по кайфу зависать на трассе на ночь.

Стоим, Серёга честно держит руку; он впереди, и я не могу видеть его лица. Стараюсь не думать о нём, сосредоточиться на машинах. Разгар дня, поток большой, но все едут мимо, и даже не смотрят в нашу сторону. Эх, дорога, послала бы ты нам одну машину и сразу до Москвы. Хорошую такую, «длинную» машину. Хотя нет, разве так этот крот чему-нибудь научится? Придётся и мне с ним попылиться на обочине.

А до чего хорошее, счастливое чувство! Даже ветер, этот особый, трассовый ветер, порывами от каждой машины, хорош и приятен мне, пускай и сносит порою кепку с моей головы. И запах здешний — всё как родное. Вот только Серёга… Тосклива его фигура, стоящая со слабо протянутой рукой. На кухне утром он ждал меня заранее, был при параде, вымыт и выглажен, только что без дежурного букета, зато с пустой дорожной сумкой в руках. Голос и глаза у него были такие, будто он всю эту ночь не спал. В электричке ехали по принципу «зайцев», но это ему было не впервой; в городе он был галантен и старался казаться моим кавалером. Рассказывал с увлечением о предстоящих гастролях камерного оркестра, где теперь работает, и норовил незаметно взять меня под руку. Мне было смешно, убирала руки в карманы и чувствовала себя неуютно оттого, что на спине нет привычного рюкзака.

Но теперь его вдохновение проходит, и он сам не рад, что в это ввязался. Он зажат и сконфужен. Наверняка озабочен сейчас тем, как его оценивают драйвера в каждой машине. И зря же он этим парится — никому до нас дела нет, иначе бы остановились. Чтоб тормознуть, надо открыться. Как мне это ему объяснить?