Владимир Лорченков - Самосвал

Ваш сон — к успешной сдаче экзамена в школе бизнеса, которого вы, по вашему признанию, боитесь. И которого бояться вам не след. Потому что я вижу вас сдавшим его, а какой смыл бояться того, что уже свершилось? В четверг вы сдадите все успешно и получите повышение по работе.

Только не ешьте в этот день рыбу, прошу вас! Даже студенты астрологических школ знают, что рыба совершеннейшим образом нейтрализует удачу.

Искренне ваш. Сотрудник астрологической службы “Отния”, Маг Второго Круга, магистр Академии Солнца, обладатель официальной лицензии толкователя снов (номер 453473937, Регистрационная Палата РМ), Владимир Лоринков».

В углу пожилой охранник безуспешно пытается набрать кого-то по рации. Это не делает честь его логическим способностям: рацию я только что разбил, звезданув ее об стену поликлиничного коридора. Будь они побогаче и найми охранника помоложе, мне бы несдобровать. На мое счастье, дежурят в поликлиниках старые козлы, неспособные даже хрен свой поднять, не говоря уж о кулаке. Я быстренько разбил его рацию, отшвырнул хирурга — молодого испуганного практиканта в сером халате — и бью ногами в дверь лаборатории. К тому же, у меня есть Удостоверение газетчика. Каждый, у кого есть Удостоверение, может позволить себе немножко больше, чем тот, у кого этого кусочка заламинированной бумаги нет.

— Открывай дверь! — ору я. — Открывай дверь, сука!

— Мужчина… — хмурясь, надвигается на меня из глубины коридора невысокая толстая женщина с размалеванным лицом, видимо, заведующая.

— Да я, блядь, двадцать восемь лет мужчина! — ору я, схватив ее за воротник халата, и при этом умудряюсь как ишак бить копытом в дверь. — Двадцать девять даже, слышишь ты меня, бля?! Откройте свою сраную лабораторию, поняла? Открывай сраную ла-бо-ра-то-ри-ю!

— Да что слу…

— На той неделе закрыто, на этой — обед, позапрошлая — все, блядь, ушли на фронт, да я вас НЕНАВИЖУ, ненавижу, ты поняла, мой ребенок три недели посрать нормально не может, ему анализ нужен, чтоб тебя, и всю твою, блядь, поликлинику, сссуки, вы денег хотите? Так я дам вам денег, чтоб… ему больно, больно, моему ребенку БОЛЬНО, ты понимаешь, бл…

— Это не по…

— Все повод, все, все, все, поняла? Мой сын — повод, мать вашу. Только он и повод, поняла ты, блядь?!

И, повернувшись, со всего размаху швыряю колбочку с Матвеевым говном прямо в дверь. Говно жидкое, поэтому растекается. Мамаши с детьми и даже папаши — о, определенно, я делаю успехи, даже мужчины меня боятся — молчаливо одобряют мое поведение, я явно это чувствую. Но в то же время детей держат на руках, потому что неадекватный мужчина по соседству с ребенком это всегда неприятно, и, Бог мой, я понимаю, что по соседству с моим сыном неадекватный мужчина, причем двадцать четыре часа в сутки. Я прижимаю свою трясущуюся — как у капитана в фильме «Спасение рядового Райена» — левую руку к груди. Извиняться я не стану, потому что они все это заслужили. Но и быть здесь больше не могу. Наклоняю голову и иду по коридору.

— Мужчина, — окликает меня толстуха.

Потом наклоняется и подбирает осколок, в котором чуть-чуть говна. Стучит в дверь лаборатории и говорит:

— Это я, открывайте.

Через час я бегу с анализом в аптеку. Аптекарши в «Семейных 36 и 6», которых у нас понаоткрывали румыны, умиляются, и будь у меня чуть побольше времени, я бы непременно стрельнул у одной из них телефончик. Хотя почему побольше?

— Дайте телефон, — доверительно шепчу я низенькой брюнетке, которая на смене, очевидно, старшая.

Минут пять она молча обслуживает покупателя, после чего сует мне бумажку с номером. Я бегу домой. Матвей ноет, но это уже не так страшно, уже есть надежда. Чувствуя себя виноватым — ведь все-таки я добавил ему пять минут ожидания, пять минут боли — я скачу по комнате с колбочками и шприцами. Выгляжу как последний наркоман. Мамаша, которую я попросил посидеть с Матвеем, скептически интересуется, когда же я отдам его в нормальные руки.

— Тебе ведь через неделю на работу выходить, — напоминает она.

Я молча закачиваю в малыша две ложки какой-то золотистой жидкости через рот, и еще четыре — клизмой. Давай, давай, парнишка, потерпи еще чуток. Живот у него каменный и губы, ей-богу, синие. А я все-таки дал Оксане обещание. И думаю о том, что мне придется его исполнить. В первую очередь ради меня самого. В конце концов, я всегда мечтал о том, чтобы у меня был друг и помощник. Может, у меня получится сделать его из Матвея? Это даже лучше, чем живая игрушка. Ну а неприятности с животом — что поделать, бывает. Не отказываться же от собаки из-за блох. Чего уж там, породистая собака или симпатичный ребенок — все это только придает мужчине шарма.

Поэтому, Матвей, решаю я, переезд на ПМЖ к бабушке откладывается. К тому же, есть еще один момент. Мне просто обидно отдавать его после месяца мучений. Это же я, мать вашу, с ним столько мучился. Свои страдания я рассматриваю как своего рода вложения, и, поразмыслив честно — как учил меня мой психолог, — прихожу к выводу, что ничего плохого в этом нет. Я инвестирую в этого ребенка чувства. Мне жаль терять уже вложенное, поэтому я оставляю его. Вот и все.

И обещания здесь ни при чем. Сам я прекрасно понимаю, что если не захочу чего-то, никакие слова — пусть даже данные умирающей, — не заставят меня делать то, чего я не хочу. Итак, я хочу этого ребенка. Все? Нет, еще один момент, толкую я со своим внутренним голосом, причем вслух.

— Остается вопрос: как ребенок отреагирует, когда узнает, что ты оставил его с собой развлекухи ради, просто потому, что тебе было жаль терять инвестиции в виде эмоций? — спрашиваю я себя.

— Ты имеешь в виду, что он обидится на то, что я не сумел отказаться от него, как от недостроенного дома: жалко бросать, потому что начал же? — переспрашиваю я себя.

— Ну да, чувак, — отвечаю я себе. — Именно об этом я тебе и толкую.

— Знаешь, — говорю я.

— Только будь со мной честным! — говорю я.

— В смысле, будь с собой честен! — улыбаюсь я.

— Так или иначе, будь честен! — прошу я.

— Хорошо, — соглашаюсь я.

— Мне кажется, ребенка это не затронет по той причине, что… — рассуждаю я.

— Во-первых, я ему ничего не скажу. Никогда, — решаю я.

— Ты сможешь? — спрашиваю я.

— Конечно, — заверяю я. — Никогда не проговорюсь.

— О'кей, — говорю я. — А во-вторых? Ты сказал «во-первых», что тогда «во-вторых»?

— Во-вторых, — задумчиво припоминаю я.

— Во-вторых, но это больше касается даже не его, а тебя, то есть меня, — медленно говорю я.

— Ну?.. — подгоняю я.

— Если ты замерзаешь, какая разница, по какой причине тебе дали свитер и ботинки? Допустим, ты был бродягой и умирал, а тебе дали теплые вещи только потому, что это рекламная акция. Да, они отпиарились, но и ты, получается, выжил, — формулирую мысль я.