Елена Травкина - Завтра будет среда

- Никита сказал однажды, что мы должны научиться себя защищать. И кааак врежет мне! А я ему. Мы потом помирились, конечно. Только ты маме не говори.

- Не буду, - Олег представил собственного сына, заляпанного кровью, потом жену с тещей в обмороке – и тряхнул головой. Немыслимо! – А тебе больно не было?

- Немного было. Но больше обидно. Он же друг, а друг так поступать не может. А у тебя был друг? Тогда, когда ты был, как я? Он тебя бил по носу?

Слушая горячий шепоток сына, Олег ловил себя на мысли, что, если бы не вот эта лысая мерзость, уже изодравшая в нетерпении черепаху, он, пожалуй, был бы счастлив по-настоящему.

- Был друг. Севка. Мы играли в мушкетеров. А еще в Чапаева. Знаешь, кто такой Чапай? Красный командир. Он ездил на коне в бурке и рубал всех шашкой.

- Ух ты! А что такое бурка? И шашка?

- Бурка – это… Да черт ее знает, что это. Я тебе лучше покажу потом. А шашка вроде сабли. Только у нас сабель не было, и мы палками сражались.

- Вот так? Как джедаи? – Санька вскочил и принялся махать руками, изображая удары световым мечом. – Вьею, вьею… Получай, Палпатин!

В ту же минуту Бабайка шарахнулась в сторону и, вновь перевернув многострадальную черепаху, исчезла где-то под диваном.

- Она меня испугалась? – «доблестный джедай» бухнулся на колени, оторопело глядя на отца. Но любопытство пересилило, и он снова вытянул шею: - Куда она делась? Я гляну?

- Давай.

Санька осторожно перекинул ногу через отца, чтобы спуститься. Забуксовал, запутавшись в одеяле, глянул беспомощно - Олег, улыбаясь, поддержал сына за руку.

И, только увидев его круглые от изумления глаза, понял, что паралич прошел.

За окном чуть брезжило, когда Олег вернулся в свою комнату.

- Соскучился? – даже во сне Люська была злая и принципиальная. – Алкаш.

- Ага, - довольно согласился Олег и натянул одеяло до подбородка. – Кстати, наш сын умеет бить по носу.

- Чего?

- А еще я рассказал ему, что такое бурка и шашка.

- Что за пьяный бред?!

- Спокойной ночи, - Олег чмокнул жену в плечо и повернулся на правый бок. А затем, сладко зевнув, слепил из пальцев замысловатую фигу и свесил руку.

Ночь гремела, стуча о торосы одинокими льдинами, не замечая, не желая замечать голодных снеговиков. Плотными шеренгами, плечом к плечу, стояли они на самом краю полюса и вглядывались в темноту. Слабые плакали, и слезы белым горохом застывали на снежных животах. Сильные косились на стайку звезд и шептали: «Дождемся, слышите? Дождемся».

Повариха Василиса месила тесто. Огромными ладонями, как рычагами, давила на упругую пышную массу, поднимала и обрушивала на столешницу. Мука вздымалась к потолку, заставляя в носу бушевать и чесаться, и Василиса сама была как снежная баба. Даже коса, уложенная короной, походила на ватрушку.

- Ваась…

Открывшийся иллюминатор впустил морозный воздух, и вокруг стола вместе с мукой захороводились снежинки.

- А чего на сладкое будет, а?

Сначала возник голос, и лишь потом - Андрейка, радист маленьких сибиряков.

- Пироги?

Всем телом повариха навалилась на тесто, пытаясь сохранить тепло. Зашипела, как опара, замахала:

- Кыш отсюда!

- Сказать, что ли, трудно? – Андрейка ввинтился в иллюминатор, насколько позволила «аляска», и теперь торчал оттуда маленьким филином.

- Кыш, говорю!

- Без пены, мамаша… - сибиряк был едва по колено великанше поварихе и гренадерских ее ручищ немного побаивался. Но любопытство не порок… - Мужики спорят, что оладьи. Но оладьи вчера были. Значит, пироги? С вишнями?

Василиса, не поднимаясь, отщипнула увесистый кусок теста и запустила бомбочкой в радиста. Та просвистела мимо, оставив реактивный след, и влепилась в переборку, но и Андрейка неожиданно резво покинул свой наблюдательный пункт.

Не спуская глаз с теста, словно то готовилось к побегу, повариха шагнула в сторону, еще, еще, поплотнее захлопнула створку и - пригорюнилась, глядя на океан. Затянулся рейс, будь он неладен. Радисту что? В рубке скучать да морзянкой пикать – дело нехитрое. Вот и носят Андрейку черти по всем палубам. А сюда бы, в тепло, Мефодия Никитича позвать, чтоб посидел на табуретке, трубку посмолил. Не спит же сутками. То штормы, то айсберги. Василиса прижала руки к груди: так бы подняла и убаюкала. А всё снеговики! Предупреждали ведь: какой снеговик без морковки? И сколько той морковки на полюсе? Вот и добирайся теперь до них с красным крестом на боку и сиреной. Сколько полярных сов по дороге перепугали! И Мефодий Никитич не спит… Платочки теряет… А ведь у него насморк…

Василиса тоже хлюпнула носом и, вернувшись к столу, ожесточеннее заколотила по тесту. Нельзя так. Он капитан. Пусть маленький. Но сибиряк…

- Вась, а Вась, ну, ты чего? Обиделась?

В иллюминаторе снова сидел любопытный радист, только уже без «аляски». Грустно как-то сидел. Ногами не болтал, кособочил только носочки.

Василиса отерла глаза передником:

- Пирог я делаю, неслух.

- С вишнями?

- С вишнями!

- Мужики! С вишнями!!!

Андрейка уже привычно сдал кормой наружу, и повариха осталась в тишине.

С тестом.

И с мыслями.

Свишнями! Свишнями! Свишнями!

Снеговенок покрутил головой, отыскивая, кого так смешно зовут. Взрослые хмуро молчали: кто спал, кто просто лежал на утоптанном снегу. Малышня с писком носилась вокруг маячка, натыкаясь на толстые животы взрослых. Самые храбрые подбегали к краю полюса и свистели в черную пустоту. Никто и не думал откликаться. Будто и не слышал этого странного зова - шелестящего, пугающего, как удар ветра о воду.

Снеговенок подумал и почесал крутой бочок:

- Есть хочу.

- Потерпи, - откликнулась мама. – Закрой глазки, подреми. Откроешь - а морковка тут как тут.

- Дедушка Мороз привезет?

- Ага. И Снегурочка.

Снеговенок взбил сугроб попышнее и привалился к маме:

- Расскажи.

- Сначала появится коробочка. Маленькая. Пых-пых. А от нее пар повалит, белый-белый. Потому и называется пароход. Сначала пароход будет скользить по льду, словно санки. А потом ты увидишь трещину. Длинную. До самого берега. Вот по этой трещине он к нам и доберется.

- А много морковки будет?

- Много. И тебе хватит, и другим малышам.

- Тогда я с тобой поделюсь. И с папой. И с …

- Медведи!!! Медведи!!!

Снеговенок всплеснул ручонками и, не удержавшись, окунулся в снег: мама, только что сидевшая рядом, мчалась туда, где метался взрослый снеговик, беспорядочно хватая на руки и роняя других снеговенков.

- Где? Где они? С ума сошел?! – подбегавшие трясли его, озирались, ожидая ответа. Следом подбегали новые и новые. Окружали и снова трясли. А снеговик, удерживая брыкающихся отпрысков, растерянно кривил рот и тыкал подбородком в горизонт: