Трейси Шевалье - Дама и единорог

И она показала младенца. У него было сморщенное красное лицо, на голове ни волосинки.

Я откашлялся и протянул руки к Этьену.

— Вы забываете, кто его отец, — сказал я. — Он будет художником.

Не люблю время перед Великим постом. Зиме, кажется, не видно конца. Холод пронизывает до костей, постоянно коченеют пальцы, хрустят суставы, и надо все время распрямлять плечи, а то вконец замерзнешь. Еда скудная и вдобавок невкусная: мясо только копченое, овощи — засоленные, фрукты — сушеные. Когда еще появятся свежий салат, свежая дичь, слива и клубника.

Работа у меня не шла: от холода коченели пальцы, и я толком не мог держать кисть. И к женщинам не тянуло. Я выжидал. Скорее бы пост, не беда, что придется себя ограничивать. Зато потеплеет и дни начнут удлиняться, хотя с едой по-прежнему будет негусто.

В одно злосчастное утро, когда я дрожал под кучей одеял, сомневаясь, стоит ли вообще вставать, мне передали весточку от Леона-старика. Он назначал встречу в Сен-Жермен-де-Пре. Я уже довольно давно не был в тех краях, все боялся столкнуться с Женевьевой де Нантерр. Что же до ее дочери, то я давно отчаялся и не искал с ней встречи. Приятель, которому я наказал собирать слухи, просачивающиеся из дома на улице Фур (самому мне было туда не сунуться), сообщил, что Клод уехала еще прошлым летом, куда именно — слуги не знают. Беатрис тоже исчезла.

Я потеплее укутался, перебрался через замерзшую Сену по Меняльному мосту и мосту Сен-Мишель и поспешил на юг. Пробежал мимо собора Парижской Богоматери, даже не замедлив шага, — подгонял холод.

В монастыре я первым делом робко заглянул в церковь — думал: а вдруг увижу там Женевьеву де Нантерр на коленях? Но в помещении не было ни души — между мессами ничего не происходило, а сидеть просто так было холодно.

Леона я отыскал в чахлом монастырском саду. В это время года здесь особенно не на что любоваться, кроме подснежников да еще каких-то побегов, пробивающихся сквозь раскисшую землю. Бог знает, как они называются. Алиенора мне много чего рассказала о цветах и травах, но все-таки я не возьмусь по одной зеленой шишке определить, что из нее вырастет.

Зимой Леон-старик ходит с палкой, чтобы не поскользнуться на льду или снегу. Сейчас он ворошил ею кустики лаванды и розмарина.

— Всегда поражался, до чего выносливы эти растения, им даже морозы нипочем.

Он нагнулся и сорвал несколько листьев с разных кустиков, размял их между пальцами и поднес к носу:

— Запах, конечно, не такой сладкий, как весной. Он придет с солнцем и теплом.

— От садовника тоже кое-что зависит.

— Вполне может быть. — Леон-старик выбросил листья и повернулся ко мне. — Прибыли ковры Жана Ле Виста.

Кто бы мог подумать, что новость приведет меня в бурный восторг.

— Значит, Жорж все-таки поспел к Сретению! Ты его видел?

Леон-старик покачал головой:

— Зимой никакая сила не заставит меня пуститься в дорогу, даже сам король. В моем возрасте положено сидеть у камина и греть старые кости, а не трястись ночь напролет по снегу и грязи, а потом гнать обратно в Париж, чтобы доставить ковры в срок. Я хочу умереть в собственной постели, а не на обшарпанном постоялом дворе. Нет, я просто отправил донесение с солдатами, а еще у меня есть знакомый торговец, который отслеживает мои дела в Брюсселе. Кстати, шпалеры одобрила местная гильдия ткачей.

— Так ты видел ковры? Хорошо они получились?

Вместо ответа Леон-старик помахал палкой и двинулся к проходу под аркой.

— Приходи на улицу Фур и гляди сам.

— На улицу Фур?

— Шпалеры уже развешаны, но монсеньор Ле Вист желает лично убедиться, что высота выбрана та, какая нужна. Только когда будешь у них, веди себя прилично, — добавил Леон со смешком.

Даже в самых пьяных фантазиях после возлияний в «Золотом петухе» я и помыслить не смел, что передо мной вновь растворятся двери дома, где живет Клод Ле Вист. И вот я у нее на пороге. Дворецкий с кислой физиономией впускает нас внутрь. Не будь рядом Леона-старика, он бы узнал, где раки зимуют. Но момент явно не подходил для сведения счетов, и я чинно последовал за мерзавцем в большой зал, где он нас и оставил, отправившись звать хозяина.

Я встал посреди комнаты, сбоку от Леона-старика, и глаза у меня разбежались. Зрелище было ошеломляющим. Леон тоже стоял очень тихо и молчал. Мы с ним словно грезили наяву, и, честно говоря, я так грезил бы и дальше.

Наконец Леон переступил с ноги на ногу, и я было открыл рот, собираясь что-то сказать, но вместо слов у меня вырвался смех. Столько я мучился из-за этих собакообразных львов, толстых единорогов и апельсиновых деревьев, похожих на грецкий орех, и чего ради, когда вот они — дамы! Прекрасные, умиротворенные, безмятежные. От одного их вида возникало ощущение, как будто ты соприкасаешься с волшебным, неземным миром. Любой единорог пленился бы их чарами.

Мильфлёр был неописуемой красоты. На сине-красном поле, затканном тысячами цветов, терялись все недостатки эскизов, даже если таковые были. Впечатление такое, будто гуляешь по цветочному лугу, позабыв, что за окном сереет промозглый парижский день. Именно благодаря мильфлёру комната составляла единое целое, вмещающее в себя дам и единорогов, львов и служанок и даже меня, поскольку я тоже был частью их мира.

— Ну что скажешь? — нарушил молчание Леон.

— Красотища. Не думал, что я такой молодец.

— Вижу, ты не стал скромнее, — хмыкнул Леон. — Твоя роль здесь не первая. Основная заслуга принадлежит Жоржу и его мастерской.

— Жорж хорошо на них заработает.

— С Жаном Ле Вистом особо не разбогатеешь, — помотал головой Леон. — И потом, судя по слухам, Жорж сейчас не в лучшей форме. По словам моего брюссельского знакомого, он либо пьет, либо спит и окосел на оба глаза. С каймой для последнего ковра Кристине помогал картоньер. Жорж был пьян, а дочь рожала. — Он сощурился. — Слышал про это?

Я пожал плечами, а про себя улыбнулся: Алиенора получила от меня то, что хотела.

— Откуда? Я не был в Брюсселе с прошлого мая.

— Девять месяцев? — покачал головой Леон. — Ну-ну. Хотя это уже не суть важно, она вышла замуж за картоньера.

— Правда? — Я был поражен, хотя и не показывал вида.

Оказывается, Филипп не такой уж скромник по части женского пола. Впрочем, кто, как не я сам, свел его со шлюхой — вот с него робость и слетела. Но в глубине души я был рад за Алиенору. Филипп — отличный парень и явно не Жак Буйвол.

— Tiens, ты ни слова не сказал про ковры. Помнится, ты хотел, чтобы женщины походили на настоящих. Я, вернее, мы с Жоржем и Филиппом сумели тебя переубедить?

Леон еще раз обвел комнату глазами, затем с легкой улыбкой пожал плечами.