Трейси Шевалье - Дама и единорог

— Знаешь, сейчас я заметил, точнее, почувствовал одну интересную вещь. Ты создал некий мир и поселил туда этих особ, но этот мир совсем не похож на наш.

— Но, согласись, они тебя покорили.

— Нисколько.

— Одним словом, — хмыкнул я, — обращение в новую веру не удалось. Выходит, власть этих дам не безгранична.

За дверями раздался шорох, и в большой зал вступили Жан Ле Вист и Женевьева де Нантерр. Последняя явилась как снег на голову, и я быстренько поклонился, чтобы скрыть смущение. А когда поднял голову, различил у нее на губах загадочную улыбку. Помнится, она так улыбалась в тот день, когда я заигрывал с Клод, улыбалась, как будто читала мои мысли.

— Ну, художник, ты доволен? — спросил Жан Ле Вист.

«Наверное, забыл, как меня зовут», — подумалось мне.

Пока я собирался с ответом, он добавил:

— Как по-твоему, они правильно висят? Я бы лично поднял их повыше, но Леон говорит, что и так все замечательно.

Хорошо, что я ничего не успел сказать. Его интересовали не ковры и даже не мастерство ткачей, а насколько комната выглядит облагороженной. Долю секунды я изучал шпалеры. Они примерно на локоть не доходили до пола, и дамы стояли почти на одном уровне с нами. Если переместить их повыше, дамы будут парить над головами.

Я повернулся к Женевьеве де Нантерр:

— Что скажете, сударыня? Надо ли перевесить ковры?

— Нет, — сказала она. — Совершенно необязательно.

Я кивнул:

— По-моему, монсеньор, мы все согласны, что комната выглядит достаточно впечатляющей так, как она есть.

Жан Ле Вист передернул плечами.

— Под стать событию, — и повернулся к дверям.

Я не устоял:

— Монсеньор, какая шпалера вам понравилась больше всего?

Жан Ле Вист с недоумением огляделся, как будто только сейчас уразумел, что ковры положено рассматривать.

— Вот эта. — Он рассеянно указал на «Слух». — Флаг очень четкий, и у льва благородная внешность. Пошли, — махнул он Леону-старику.

— Я задержусь на минутку, мне надо переговорить с Никола, — произнесла Женевьева де Нантерр.

Жан Ле Вист даже бровью не повел, а Леон-старик смерил меня суровым взглядом, словно напоминал про обещание вести себя прилично, и последовал за хозяином. Я улыбнулся сам себе. Эта женщина не из тех, кто ищет приключений.

Как только мы остались вдвоем, Женевьева де Нантерр фыркнула:

— Мужу все едино. Он выбрал первый попавшийся ковер — заметил? И кстати, не самый удачный. У этой дамы руки кривоваты, да и узор на скатерти выткан довольно небрежно.

Ясное дело, она старательно изучила ковры. Хорошо, хоть к толщине единорога не придиралась.

— А вам, сударыня, какой ковер понравился больше всего?

— Вот этот.

К моему несказанному удивлению, она показала на «Осязание», а не на «Мое единственное желание», как того следовало ожидать. Все-таки дама с ожерельем писалась именно с нее.

— А почему, можно полюбопытствовать?

— От этой дамы исходит чистота, душевная чистота. Она стоит в дверном проеме, на пороге новой жизни, и смотрит в будущее счастливыми глазами. Она знает, что ее ждет впереди.

Я вспомнил эпизод, побудивший меня изобразить эту сцену, вспомнил сияющее лицо Кристины, которой позволили ткать, ее статную фигуру, застывшую в дверях мастерской. Картина, всплывшая у меня в памяти, настолько расходилась с описанием Женевьевы де Нантерр, что я с трудом подавил в себе желание объяснить ей, что к чему.

— А что скажете об этой даме, сударыня? — Я указал на «Мое единственное желание». — По-вашему, она тоже выбрала новую жизненную стезю?

Женевьева де Нантерр молчала.

— Эта сцена посвящается вам, сударыня. На самом деле мои ковры рассказывают не только о соблазнении, но и о душе. В рисунках сокрыт двоякий смысл. Видите, можно начать с дамы, надевающей ожерелье, и идти дальше по кругу. Тогда выстраивается сюжет о пленении единорога девой. А можно пойти в другом направлении, начать с прощающейся дамы и закончить дамой, которая снимает ожерелье, отрекаясь от плотской жизни. Это мой вам подарок, сударыня. В сцене с драгоценностями не ясно, снимают их или надевают. Можно понимать и так и этак. Этот маленький секрет посвящается вам.

Женевьева де Нантерр покачала головой:

— Эта дама выглядит так, точно стоит на перепутье и еще не сделала выбора между искушением и душой. А мой выбор очевиден, чего и ей желаю. По-моему, лучше принять первое истолкование, про единорога и деву. Рано или поздно ковры достанутся дочери, обольщение — это в ее вкусе. — Она искоса бросила на меня взгляд и залилась краской.

— Жаль, что я вам не угодил, сударыня. — Мне действительно было обидно. Я-то считал, что ее раскусил, а на самом деле попался в собственную ловушку.

Женевьева де Нантерр еще раз окинула залу взглядом.

— Великолепная работа — вот что главное. Жан очень доволен, хоть по нему этого и незаметно, и Клод наверняка понравится. А в качестве благодарности приглашаю тебя завтра в этот зал — на пир.

— Завтра?

— Ну да, завтра вечером, по случаю Дня святого Валентина. Считается, что в этот день птицы выбирают себе пару.

— Вроде есть такая примета.

— Тогда до скорого. — Она опять загадочно взглянула на меня и направилась к дверям.

Я поклонился ее спине. Камеристка стрельнула глазами в мою сторону и заторопилась следом за госпожой.

Я остался наедине с коврами. Долго стоял и смотрел, пытаясь понять, отчего мне так грустно.

Раньше мне не доводилось бывать на праздниках у вельмож. Художник — редкий гость в богатых домах. Правда, с какой стати я понадобился Женевьеве де Нантерр, так и оставалось загадкой. Но времени ломать голову над поступками этой женщины у меня не было. Пришлось срочно разориться на новую тунику — из черного бархата с желтой отделкой — и шляпу в тон. Я почистил башмаки и вымылся, хоть от ледяной воды покрылся гусиной кожей. Но мои жертвы оказались не напрасными: стражники без звука пропустили меня в освещенный факелами дом на улице Фур, как будто я был дворянином. На фоне моей каморки туника и шляпа смотрелись шикарно, завсегдатаи «Золотого петуха» тоже одобрили обновки, но, когда я направлялся к большой зале вместе с толпой пышно разодетых мужчин и женщин, у меня было такое ощущение, будто на мне крестьянское платье.

От толпы то и дело отделялись три девочки. Та, что постарше, была Жанной, сестрой Клод. Это она заглядывала в колодец в тот день, когда я познакомился с Клод. Вторая, похожая на нее лицом, наверное, была средней дочерью Ле Вистов. А самая кроха, ростом мне до колен, породой явно пошла не в Ле Вистов, хотя была по-своему хорошенькой. На шее ее подпрыгивали перепутавшиеся темно-красные бубенчики. Она врезалась в мои ноги и упала, а когда я поставил ее на пол, знакомо нахмурилась и что-то буркнула. И унеслась, прежде чем я успел выяснить, как ее зовут.