Фред Бодсворт - Чужак с острова Барра

С легким сердцем, счастливая возвратилась Кэнайна в вигвам Биверскинов. Отец уже вернулся, но не взглянул на нее и не сказал ни слова. Меж ними вновь разверзлась пропасть молчаливой вражды и презрения.

В ту ночь, еще до того, как индейцы улеглись, ветер переменился, подул с юга, в воздухе потеплело, и стало ясно, что похолодание кончилось. Наутро солнце начало припекать, и охотники рано вернулись в лагерь, принеся весть о том, что лед на озере Кишамускек треснул и стай стало меньше. В тот день подстрелили мало гусей. Кэнайна вновь с волнением осмотрела добычу - чужака среди убитых птиц не оказалось. В тот день уже несколько охотников видели ман-тай-о, но он был пуглив и осторожен, говорили они, и подманить его никак не удавалось.

Назавтра охотники вновь отправились к своим шалашам, но под теплыми лучами солнца почки на ивах быстро набухли, на дымящихся от испарений болотах повсюду пробивалась живая зелень, и чуть ли не в одну ночь корма для нискук стало хоть отбавляй. Для весенних стай это был знак, что пора разделиться и вить гнезда. В тот день охотники вернулись на стоянку с одними чучелами, не сбив ни одного гуся. Охота закончилась.

На следующий день индейцы нагрузили каноэ и отправились вниз по течению в Кэйп-Кри, где им предстояло провести лето. Удачная выдалась охота. В каждом каноэ лежало по два-три стофунтовых мешка из-под муки, полных вяленого гусиного мяса. Кэнайна сидела в середине каноэ спиной к отцу. Она никак не могла забыть белолицего гуся, чувствуя, что какие-то странные узы тесно связывают их жизни. Удастся ли ему преуспеть в том, в чем она потерпела поражение? Удастся ли начать новую жизнь среди чужих, в чужом краю? Откуда явился он и почему?

Рори Макдональд, наверное, знает. Она поняла вдруг, что надеется, того только и ждет, чтобы в один прекрасный день он вновь объявился в Кэйп-Кри.

Долгие северные сумерки подходили к концу; Рори Макдональд отдыхал на своей койке в крошечной комнатушке барака в Мусони. Соседи его разошлись, весь этот вечер он проведет в комнате один. Оно и к лучшему — это его последний вечер в Мусони, нужно написать несколько писем.

Двенадцать дней прошло в работе, с чуть не ежедневными полетами, записями и нанесением каждый вечер на карту результатов подсчета гусей. Теперь все уже позади. Завтра самолет в последний раз летит на север и забросит его в Кэйп-Кри. Там он и будет работать до конца лета.

Похолодание, задержавшее таяние льда, внезапно кончилось три дня тому назад, и с тех пор стояла почти что летняя жара. Озера и пруды освободились ото льда, и гигантская топь мгновенно оделась зеленью тронувшихся в рост растений. В жизни гусей произошли разительные перемены. Пока озера были скованы льдом, гуси держались стаями, беспокойно перелетая между местами отдыха и кормежки, и заприметить их в воздухе было легко. Теперь же эти крупные птицы таинственным образом исчезли, в последний раз Рори за шесть летных часов видел всего семь гусей. Это значило, что стаи распались, птицы вьют в укромных уголках гнезда.

Полеты полностью подтвердили все, что в первый день сообщила Рори учительница-индианка Кэнайна Биверскин. Канадские гуси водились только в изобиловавшем озерами болотистом крае. И самый обширный и богатый район этого края, протянувшегося вдоль залива Джемса, лежал, согласно данным Рори, в бассейне реки Киставани, от десяти до ста миль вверх по реке от Кэйп-Кри, так что после первых же полетов Рори решил обосноваться на все лето в Кэйп-Кри и оттуда вести свои изыскания.

На полу возле койки разрозненными листками валялись два письма, которые он бросил несколько минут назад. Почта в Мусони приходила дважды в неделю, и в тот вечер он получил письма от матери и от П. Л Нужно ответить им сразу же, потому что в Кэйп-Кри рассчитывать на регулярность почты уже не придется.

В письме П. Л на целых трех страницах расписывались всякие орнитологические новости: далеко на север, на побережье штата Мэн ураган "Алиса" занес одну тропическую птицу с желтым клювом и несколько других карибских видов; Турди, "гениальная" малиновка, считает теперь до пяти, хотя по-прежнему при каждом удобном случае гадит на дневник орнитологических исследований; у воробьев, содержавшихся в условиях ограниченного освещения, уже замечается инволюция половых желез, а старший вахтер опять ходил с жалобой к коменданту на то, что птицы галдят, воняют, да у них к тому же и блохи. Потом под самый конец сообщалась самая интересная новость, будто он только что вспомнил о ней. П. Л. подыскал студента, который в июле — августе будет присматривать за птицами. Если Рори сообщит свое местонахождение в это время, П. Л. приедет и поможет с исследованиями канадских гусей. Рори улыбнулся про себя — он был бы рад увидеться с П. Л.

Письмо матери было не такое приятное. Уже восемь лет не видел ее Рори, и все это время они регулярно переписывались, обычно писали друг другу по два раза в месяц. За последний год в ее письмах неизменно встречались намеки на все возрастающее напряжение в отношениях между нею и Большим Сэмми. Однажды, несколько месяцев назад, она написала, что многие из ее книг случайно сгорели в печке. Когда в своем следующем письме Рори поинтересовался, как мог произойти подобный случай, она не ответила на его вопрос, зато писала, что Сэмми надоело резать торф для топки и что ей приходится это делать самой.

В письме, которое он только что получил, мать впервые открыто писала о разладе с мужем. Сэмми продал единственную корову, не сеял в ту весну хлеб и не сажал картошку, объявив, что не намерен больше заниматься фермой.

"Отец решил, — говорилось в письме, — что мы можем легко прожить на деньги от моего твида. Говорит, что не видит смысла вкалывать на ферме, когда я столько извожу на газеты и книги. На самом деле, как ты знаешь, на книги и газеты уходит очень мало, но отец твой не силен в арифметике, и его невозможно ни в чем убедить. Я начинаю склоняться к мысли, что развод был бы счастьем для нас обоих. Я не собираюсь спешить и постараюсь все хорошенько взвесить. В моем возрасте нелегко начинать все сначала, но у меня есть еще друзья в Глазго, и я могла бы снова работать учительницей. По правде говоря, с тех пор, как ты уехал, я жила не очень-то счастливо. Я горжусь тобой, сын мой, и считаю твои прекрасные успехи доказательством того, что свой долг перед обществом я исполнила хорошо. Завершив эту главную задачу всей моей жизни, не знаю, есть ли еще какой смысл в дальнейшем мученичестве здесь, в мученичестве, для которого, мне кажется, я родилась на свет. По-моему, сейчас, на склоне жизни, я вправе снова попытать счастья".

Рори несколько раз перечитал письмо, недоумевая, впрочем, далеко не впервые, почему она вообще вышла за отца. Он знал, что за этим должно что-то таиться. Слишком личное это дело, чтобы распространяться о нем в письме, но при новой встрече непременно нужно спросить об этом мать. Каково бы ни было объяснение, он не вправе упрекать ее за то, что теперь она намерена провести остаток дней своих в городе, среди близких по духу людей.