Камилл Бурникель - Темп

— Все, что ты можешь мне сказать, ничего не изменит. Послушай, Арам, давай постараемся трезво взглянуть на вещи. Ты же знаешь, что вначале у нас ни в чем и никогда не бывает согласия и что по ходу все устраивается. Уже столько времени… Ты любишь переезжать, а я этого терпеть не могу. Ты любишь оставаться незамеченным, а я люблю, чтобы люди меня узнавали, чтобы знали, что я существую. Всю жизнь мы из-за этого грыземся. А тем не менее вот уже сколько лет все это между нами продолжается. И этому ничего не угрожает. Одной ссорой больше… А в общем, ведь все остается по-прежнему… Арам, ты помнишь эти облезлые лужайки на Вашингтон-сквер и часы, что мы провели там сидя под деревьями вместе со всеми теми парнями и девицами в пестрых лохмотьях?.. А как ты приходил каждый вечер посмотреть, как я дергаюсь на сцене среди всех этих голых типов, всех этих стриптизок с запудренными мукой задницами… Тогда мы еще не были знакомы; ты не осмеливался со мной заговорить; ты был робок, не имел ни гроша, весь в себе… Кажется, нас сейчас прервут. Значит, договорились. Я приезжаю, буду у тебя в субботу, самое позднее, утром в воскресенье. Целую.

На одно мгновение голос вернулся еще раз. Голос, который, очевидно, он больше уже не услышит:

— Ты ведь, кажется, любишь Гштад, почему бы нам не пожениться в Гштаде?

Группа возвратилась, когда было уже около шести часов. Однако прежде, чем он смог к ней подойти, ему пришлось присутствовать при сцене прощания, обмена любезностями и благодарностями между Ретной и этими неизвестными, — двенадцать человек, у него было время их сосчитать, которым она должна была скрасить пребывание здесь и сделать его приятным. Они улетали в другом направлении, и носильщики уже забирали один за другим их чемоданы, выстроенные в ряд, с наклеенной знаменитой этикеткой, на которой синим на золоте выделялись голова сокола и инициалы отеля. Поскольку прощание грозило затянуться, Ретна, сказав, что ей самой завтра рано утром лететь в Афины, извинилась за то, что не может больше задерживаться, и пожелала им всем счастливого продолжения путешествия.

Однако в тот момент, когда, наконец освободившись, она с радостным лицом, на котором к концу этого дня — жаль, что они не смогли провести его вместе, — нельзя было заметить ни следов усталости, ни нервозности, направлялась к Араму, тот увидел, как от регистратуры отделился какой-то молодой человек и бросился к ней со словами:

— Машина стоит за гостиницей. Пошли сходим за твоим чемоданом и в путь. Я сказал родителям, чтобы они ждали нас к ужину.

По всей вероятности, это был Эрик. Молодые Люди поцеловались, потом Ретна сказала юноше несколько слов, и Арам понял, что она попросила его вернуться за ней немного позже и, очевидно, также позвонить родителям в Женеву и сказать, что они задержатся.

Пустой в этот час «Гиг» был погружен в полумрак, в котором видны были только освещенные и казавшиеся фосфоресцирующими рыбки в аквариумах. Они зашли в один из кабинетов, в одну из морских пещер, украшенных ракушками, ветками кораллов, кусками пробковой коры, и оказались даже более отрезанными от всего происходящего наверху, на поверхности, чем если бы они назначили друг другу свидание на дне озера.

Поскольку время им было отмерено невероятно скупо, Араму предпочтительнее даже было сидеть здесь, а не в номере. А ведь он был уверен в ее согласии. Эти руки, это лицо, эти губы, это плечо, прижавшееся к нему, принадлежали уже телу, которое не дало бы отказа. Однако не нужно было торопить события, импровизировать. Он знал теперь, чего хочет сейчас и чего хочет в более отдаленной перспективе, которую каждое из событий этого дня подкрепляло все новыми и новыми аргументами. По существу, эта новая жизнь уже началась.

— Ты знаешь, в первый раз я заметила тебя именно здесь. И он понял, что сложившемся у нее представлении об их встрече в первый раз означало пролог, начальную стадию движения времени, и что ход вещей не может больше остановиться.

— Если бы я сказал тебе, останься. Ты бы осталась? И если бы я сказал тебе, уедем вместе. Ты бы поехала?

Она утвердительно кивнула, и он почувствовал в ней что-то вроде порыва. Ее глаза в этот момент показались ему огромными.

Однако он сам сказал:

— Это было бы нехорошо по отношению к Эрику. Она взяла его руку и поднесла к губам. На этот раз жребий был брошен: они перешли рубеж.

Теперь Арам объяснял, уже ничего не оставляя на волю случая:

— Хорошо, сейчас ты уезжаешь, и мы ничего не можем с этим поделать. А теперь слушай меня: не говорила ли ты мне, что предпочла бы поехать в Египет или Турцию вместо Родоса?

— Да, — сказала она, — говорила.

— Что ты выбираешь? Какую страну? Какое направление?

— Египет.

— Хорошо. Ты приедешь ко мне в Каир… в «Каир-Ласнер-Эггер». Ты остаешься с Эриком до приезда его друга, потом летишь в Афины, а потом из Афин в Египет. Ты прилетишь, скажем, в воскресенье, самое позднее, в понедельник. Дело теперь только в расписании и в рейсах. Завтра утром в аэропорту перед твоим вылетом тебе вручат билет. Я дам телеграмму в Афины относительно твоей визы. Не беспокойся ни о чем.

Арам не прочел никакого удивления в глазах Ретны. То, что он сейчас чувствовал, не было похоже ни на что когда-либо им испытанное. И если это не было счастьем, то счастья в этом мире не существует.

На верхних ступеньках лестницы, которая вела их к свету, он обнял ее и поцеловал. И остался как бы озадаченным перед таинством этого согласия на все, что он ей давал, предлагал, на все, что он ждал от нее и что ожидало их в будущем.

По-прежнему пустыня у самых дверей. Но у воздуха уже нет той былой чистоты, благодаря которой когда-то даже грязь, уродство, скученность казались изображенными на эскизе и подчиняющимися каким-то законам справедливо рассредоточения. Солнце перестало быть богом. В некоторые часы оно выглядит потухшим, как старый, уходящий на покой монарх. Над городом теперь реют не вымпелы и не крылья птицы Феникс, а крылья боингов, рычащих реактивными двигателями над нелепыми, отмеченными признаками вырождения современными зданиями, среди которых Арам, покидая аэропорт, — никто его там не ждал, никто не встречал, не помогал избежать формальностей, толкотни, топтания в таможне, коль скоро он прилетел, как всегда, без чемоданов и даже, как обнаружилось, с пустыми карманами, но зато с юной радостью в сердце, — тут же в этом Гелиополисе узнал Ангкор [69] Ансамбль камбоджийских храмов. В Каире имитация главного храма. бельгийского барона.

Действительно, что ли, здесь до такой степени изменился свет или же таким он сейчас ему видится из-за какого-то скрытого раздражения, из-за общей негативной реакции, от ощущения неуверенности и тревоги.