Камилл Бурникель - Темп

— Мне не нравится то, чем ты занимаешься; в твоем возрасте смешно отдавать себя в распоряжение людей, которым совсем нечего делать, кроме как прогуливаться.

Однако подобный упрек с его стороны был уже совсем неуместен. Едва он произнес эти слова, как понял: именно благодаря такой работе Грете удалось его воспитывать и кормить с того времени, когда Эрмина была больше не в состоянии посылать им деньги.

— Ты могла бы найти что-нибудь получше.

— Получше?.. — Она посмотрела ему в глаза, словно пытаясь убедить его в своей искренности. — Но ты знаешь, это не такая уж неприятная жизнь. Некоторые из этих людей весьма милы. Иногда забавны. Платят неплохо. И потом я не связана.

Его словно озарило: эти фразы, он уже слышал их от Греты, когда она говорила о своей работе в «Ласнере». «Я не связана». Сколько раз он слышал от нее эту фразу!

— И это позволяет тебе также, — сказал он, чтоб прогнать это наваждение, — это позволяет тебе иметь ключ от бассейна. Благодаря этому мы как раз и встретились.

Он привлек ее к себе, и когда стал ее целовать, тело, на котором сомкнулись его руки, было таким податливым, как если бы это было отражение.

Пока вошедший с тележкой официант накрывал на стол в застекленном эркере, Хельмут незаметно застелил постель. Как только они уселись за стол, Ретна весело подняла свой бокал.

— За наш первый обед!.. — Потом, указывая на свою тарелку: — Признаю свое поражение, тебе я не могла предложить ничего, кроме сэндвичей. Оказывается, хотя сейчас всего только начало двенадцатого, я проголодалась. Это из-за тебя я проголодалась, из-за твоих поцелуев. Какой вид отсюда!

— Мой вид — это ты, — сказал он.

И это тоже были слова, которые могли быть произнесены им когда-то в прошлом. Он наклонился, чтобы посмотреть вместе с ней. И правда: можно было подумать, что они сидят в вертолете, который, перелетев через озеро, застыл здесь совершенно неподвижно, вертикально над землей. Он видел внизу террасу, а справа то, что он называл развалинами и из чего сделали дом для молодых стажеров. Благодаря Ретне все снова стало гладким: настоящее опять было в согласии с прошлым. Теперь его везением, — если употребить словечко, которым Ирвинг накануне прожужжал ему все уши, — его везением была эта девушка и ее безупречная юность, вокруг которой все словно расцветает.

— Ты не ешь, — сказала она ему, — ты смотришь на меня.

— Я смотрю на тебя. Мне нравится смотреть, с каким аппетитом ты ешь. А когда поднимаешь стакан, то смотришь на свет сквозь пузырьки. Тебе здесь приятно?

— Мне приятно, и я рада быть с тобой.

— Только не очень-то много у нас времени.

Она положила свою руку на его, и они помолчали.

— А ты никогда не думала заняться чем-нибудь кроме этой работы?

— Я тебе уже сказала, что до этого у меня было другое место. Я работала у твоего друга, доктора Орландини.

Боже мой, уж сюда-то, между ними зачем он встрял? Решительно он вездесущ и всем знаком. Вот, оказывается, и Ретна у него работала. Новость эта как бы застряла в воздухе.

— Да, я договаривалась о приемах, отвечала на телефонные звонки, просила людей подождать, когда он опаздывал. Это было не так уж плохо. Там тоже можно было людей посмотреть.

— Тогда почему ты у него не осталась?

Вопрос прозвучал почти сухо. Подобные уколы ревности он испытывал лишь по отношению к одному существу, когда видел, как кто-нибудь начинает увиваться вокруг Греты.

— Он хотел спать со мной… Все очень просто. Все, увиденное ее глазами, оказывалось таким простым, что прямо начинала кружиться голова. Все еще с горечью в голосе он спросил:

— А тебя это совсем не интересовало? Как можно было, произнося эти слова, не отнести Грету к числу тех женщин, которых это интересовало?

— Абсолютно, — сказала она. — А он ведь еще не плох, как мне показалось.

— Не то слово, если учесть его возраст. Однако он слишком хорошо знает это, и у его ног слишком много женщин. Так что было бы бессмысленно.

— Ты предпочитаешь молодых мужчин, — сказал Арам. По существу, это был вопрос. Она объяснила, не оставив уже ни тени сомнения относительно своего выбора:

— Не люблю людей, которыми все жаждут обладать, на которых смотрит весь мир. Не люблю знаменитостей… Я хочу сказать, что не могу себе представить, как бы я с ними жила. Я говорю себе: где будет твое место, девочка, рядом вот с этим? Лучше уж плести соломенные шляпы, как когда-то дочери Тессена!

За окном на озере снова посветлело, и Арам почувствовал, как в нем поднялась волна признательности. Это было чудесно и неожиданно. Он рассмеялся. Не тому, что она сказала об Орландо, поставив на место этого слишком популярного в округе шестидесятилетнего петуха, а тому, что, по всей видимости, она совершенно не знала, что ее получил он, Арам Мансур, знаменитость гораздо большая, чем Орландо и многие другие.

— Хочешь кофе?

— Мы уже не успеем его выпить здесь. Пошли в бар. Мне надо немного причесаться.

Когда она снова была рядом, он заключил ее в объятия.

— Возвращайся ко мне скорее, — сказал он. — Возвращайся скорее.

Эти слова можно было отнести и к сегодняшнему дню, и к той фазе их встречи, что была перенесена на потом, словно между ними все было отложено до ее возвращения с Родоса.

— Пройдет ровно одна неделя, — сказала она, — и я снова буду здесь. И больше мы не расстанемся.

Но он не слушал ее. Его привязывало к ней нечто весьма далекое от желания обладать немедленно и знать досконально, чем обладаешь. То, что он говорил ей, он не мог бы сказать ни одной женщине до нее, потому что эта стадия всегда сразу же перешагивалась из-за потребности вступить во владение мгновением в то же самое мгновение, потребности, являющейся, быть может, настоятельной необходимостью прожить его и тут же стереть.

Он сказал ей:

— Что я полюбил в тебе сразу же, с первой минуты, так это глаза, прежде всего глаза: глубину и незаполненность детского взгляда. И ведь при всем при этом ты такая реальная, такая уравновешенная. Но у тебя есть этот взгляд. Взгляд, который никогда не является ответом и еще меньше — вопросом: нечто такое, что проходит через человека, почти мучительно, и в то же время не задевает. Не оставляет следа.

В баре им удалось, хотя и не без труда, усесться на табуреты перед стойкой. Это было время аперитивов, и все столы оказались заняты. Он с изумлением наблюдал, с какой легкостью, как мягко она меняла тон, приспосабливаясь к обстоятельствам и ближайшему окружению.

— Ты знаешь, — сказала она, продолжая все же обращаться к нему на «ты», — для меня такая работа — это прежде всего средство твердо стоять на ногах. Вначале было очень трудно добиться, чтобы меня приняли. Если бы не рекомендация Орландини… вот видишь, он прекрасно понял, что я говорю ему «нет» и что я его покидаю.