Стеф Пенни - Нежность волков

— Разве он не охотился с Жаме? — Она рыщет глазами по комнате, словно хищная птица: румяный ширококлювый гриф, выискивающий мертвечину.

— Несколько раз. Он огорчится, когда узнает. Хотя закадычными друзьями они не были.

— Ну и дела. Куда мы катимся? И все же он был чужаком. Они, французы, вспыльчивые, верно? Я-то знаю: когда жила в Су, они набрасывались друг на друга при каждом удобном случае. Думаю, и здесь без одного из них не обошлось.

Она не намерена открыто обвинять Фрэнсиса при мне, но вполне могу себе представить, как она занимается этим где-нибудь в другом месте. Его она тоже всегда считала чужаком, темноволосым и смуглым. Она считает себя женщиной немало повидавшей, и отовсюду, где побывала, увозила в качестве сувенира какое-либо предубеждение.

— Так когда же он вернется? Неужели вы не беспокоитесь, когда рядом орудует убийца?

— Он ловит рыбу. Наверное, завтра.

Мне вдруг очень захотелось, чтобы она ушла, и она, поняв это, просит взаймы чаю — дескать, что еще с тебя взять. Я отсыпаю ей чай с большей охотой, чем обычно, и еще немного кофейных зерен в порыве щедрости, которая на некоторое время обезопасит меня от ее визитов, ведь по нашему захолустному этикету в следующий раз ей придется принести аналогичное подношение.

— Что ж… Всего наилучшего.

Но она все не уходит, глядя на меня с выражением, которого я прежде у нее не видела. Мне становится как-то не по себе.

Горячая вода действует на меня благотворно. Вообще-то принимать ванну в ноябре у нас не принято, но я вижу в этом более благородную альтернативу шоковым купаниям, которыми нас мучили в сумасшедшем доме. Мой опыт ограничился всего двумя душами, в самом начале, и как бы ни было мучительно ожидание и сама процедура, потом чувствуешь себя удивительно спокойной, разумной и даже веселой. Это было простое устройство, где пациента в тонкой бумажной сорочке (в данном случае меня) ремнями привязывают к деревянному креслу. А над головой подвешивают большую бадью. Санитар тянул на себя рычаг, бадья опрокидывалась, и тебя окатывало ледяной водой. Так было, прежде чем Пол — доктор Уотсон — стал управляющим и смягчил режим для сумасшедших, что означало (по крайней мере для женщин) шитье, составление букетов и прочую чепуху. А я согласилась лечь в клинику главным образом для того, чтобы отдохнуть от всего этого.

Воспоминания о жизни в сумасшедшем доме всегда веселят меня; я думаю, виной тому несчастная юность. Не забыть бы поделиться этим перлом премудрости с Фрэнсисом, когда он вернется домой.

Он представляется мистером Маккинли, комиссионером из форта Эдгар. Худощавый мужчина с густыми и так коротко постриженными волосами, что они кажутся мехом. Что-то во мне его настораживает — наверное, говор, более культурный, чем у него, и, видимо, кажущийся здесь неуместным. В связи с чем его поведение становится чуть подобострастным, хотя сам он явно того не желает. Несчастный, в общем, человек. Хотя и во мне нет ничего особенного.

— Дома ли ваш муж? — чопорно спрашивает он. Предполагается, что женщина ничего знать не может.

— Он отлучился по делам. А наш сын на рыбалке. Я миссис Росс. Я нашла тело.

— A-а. Понятно.

Забавный придурок — из тех редких шотландцев, у которых все мысли на лице написаны. Когда он переваривает услышанное, лицо его снова меняется и поверх удивления, почтения, учтивости и легкого презрения выступает глубокая заинтересованность. Я бы могла весь день на него пялиться, но у него своя работа. А у меня своя.

Он раскрывает блокнот, и я сообщаю, что Ангус вернется позже, до вчерашнего вечера он был в Су, а Фрэнсис ушел вчера утром. Это ложь, но я свои слова обдумала, и никто не сможет меня опровергнуть. Похоже, Фрэнсис его заинтересовал. Я говорю, что он собирался на Ласточкино озеро, но может пойти еще куда-то, если там не клюет.

Я говорю, что они очень дружили. Он записывает.

Я как следует обдумала, что говорить о Фрэнсисе, Жаме и их дружбе. Мне пришло в голову, что Жаме, наверное, был его единственным другом, несмотря на большую разницу в возрасте и его французское происхождение. Жаме уговорил Фрэнсиса ходить на охоту, что так и не удалось Ангусу. А как-то раз этим летом я, направляясь к Макларенам, проходила мимо хижины и услышала игру на скрипке: радостные, заразительные звуки, совершенно не похожие на шотландскую скрипку — наверное, какая-то французская народная мелодия. Она была столь обворожительна, что я свернула к хижине, дабы послушать. Тут дверь распахнулась, и оттуда, размахивая руками, кто-то выскочил, а потом бросился назад, словно играя в какую-то игру. Умолкшая было музыка заиграла снова, и я пошла дальше. Я не сразу сообразила, что из дома выбежал Фрэнсис. Я с трудом узнала его, потому что он смеялся.

Он не так глуп, этот парень, несмотря на свое откровенное лицо. Возможно, все это спектакль, призванный ввести собеседника в заблуждение. Теперь, как ни странно, выражение его лица совершенно другое — он смотрит на меня чуть ли не ласково, как будто бы понял, что я несчастное создание, не представляющее для него ни малейшей угрозы. Не знаю, какой я дала к тому повод, но меня это раздражает.

В окне я вижу, как он удаляется в сторону фермы Притти, и думаю об Энн. Гадаю, не жалость ли была написана на ее лице.

Дональд быстро выяснил кое-что о Колфилде. Прежде всего, когда стучишь в дверь, жители приходят в замешательство — здесь стучаться не принято. Выяснив, что никто из их ближайших родственников не умер, не ранен и не арестован, они тащат тебя в дом, чтобы накачать чаем и выкачать информацию. Его заметки — сплошной хаос перекрестных ссылок: в первой семье ничего не видели, но послали за кузеном, который оказался мужем другой женщины и которого он ждал битый час, прежде чем сообразил, что уже с ним встречался. Люди сновали из дома в дом, обмениваясь историями, теориями и роковыми пророчествами о положении страны. Разбираться в этом — все равно что пытаться удержать в руках речку.

Уже стемнело, когда он завершил свой опрос. Он ждет в гостиной дома Ноксов и пытается сделать выводы из всего услышанного. Судя по его записям, никто из опрошенных не заметил ничего необычного — если не принимать в расчет странное поведение белки этим утром у дома Джорджа Аддамона. Дональд надеется, что не подвел остальных, пропустив нечто очевидное. Он устал и выпил чертову уйму чая, а под конец и виски; несколько хозяйств он пообещал навестить еще раз, но совершенно уверен, что убийцу не встретил.

Он обдумывает, как бы вызнать, где здесь уборная, когда в дверь заглядывает дочка Ноксов, та, которая попроще. Дональд немедленно вскакивает и роняет несколько листов бумаги, которые Мария подает ему с застенчивой улыбкой. Дональд краснеет, но благодарен хотя бы тому, что свидетелем его неуклюжести стала Мария, а не Сюзанна.