Камилл Бурникель - Селинунт, или Покои императора

Долго меня ничто не брало. Я воздавал жизни лишь удовольствие ее прожигать. Пресловутое происшествие, так сказать, приостановило мое свободное падение. Жаль, что столь прекрасный результат породил только ложь, которую я собрался разоблачить. Выиграю ли я от этого что-нибудь, какую-нибудь уверенность, которая поможет мне переступить порог в мой смертный час? Маловероятно. Уже три дня, может быть, четыре, все эти мысли крутятся у меня в голове, а это один из симптомов приступа. И среди всех этих раздумий встает более четкий вопрос: неужели в этот раз я у цели? Неужели я, наконец, чего-то достигну и найду себя?

Уже не в первый раз я оказываюсь в незнакомой комнате, весь в поту, сотрясаемый дрожью. У меня такое впечатление, что я медленно вращаюсь, лечу в космосе, и я сам по себе — туманность, мир, который еще не начал существовать.

Где бы это ни происходило — в последний раз это случилось в Спарте, — всегда находилась рука, чтобы отереть мне лоб, подоткнуть одеяло, лицо, черты которого я различал словно в отражении на поверхности воды. И я мог бы сказать, что обстановка всегда была одинаковой, это происходило в одной и той же комнате. Вдруг — все кончено, ничего не было. Действительно, ничего не было. Пустота, пробел в памяти. То ли приступы у меня участились? Почему жизнь, наделившая меня силой и радостью ее тратить, добавила и эту слабость? Возможно мне, как Ники, уже не хватает кровяных шариков? Возможно мне, как и ей, придется окончательно вернуться туда?.. Причины?.. Врачи бы мне о них порассказали. Я не захотел видеть того, которого Сандра вызвала в первый же вечер. Он все-таки вернулся. «Вам повезло, саго, что это случилось с вами не где-нибудь, а здесь, у друзей». Повезло! Но нет, милый мальчик не шутил, он изрек это на полном серьезе. Как это понимать, когда лепила говорит, что «тебе повезло»?.. Я сам знаю, что это было лишь предупреждение. В Венеции больше не умирают. Ах, я решительно сбиваюсь на пошлости.

Я в Венеции? Венеция существует? Такие вопросы раньше никогда бы не пришли мне в голову. У меня такое впечатление, что я отсюда уже уехал. Три дня: тревога оказалась короче, чем в Спарте. Может быть, меня лучше лечили, или я просто чувствовал, что у меня осталось мало времени?

Этим утром, отправляясь в Фонд, — она не возвращалась туда с тех пор, как я объявился, — Сандра спросила, не хочу ли я пойти с ней. Я предпочел остаться, и правильно сделал. Пока женщина, приходившая каждое утро, суетилась в доме, я бродил вокруг бассейна, в замкнутом пространстве, огороженном стенами и накрытом четырехугольником хмурого неба. Дождь перестал; было даже довольно тепло. Каждый раз, когда какое-нибудь судно проходило поблизости, приставало к берегу или удалялось к островам, ясно слышался шум моторов и турбин, шлепанье винта.

К середине дня в дверь несколько раз коротко и раздельно постучали — условный стук человека, привыкшего использовать дверной молоток таким образом. Через некоторое время позывные повторились; я открыл дверь и увидел старого седого господина, который тотчас представился. Я уже слышал его имя. Он преподает в университете Беркли, Калифорния. Воспользовался годичным отпуском, чтобы поработать в Фонде. Он изъяснялся по-английски с легким немецким акцентом. Старичок был в курсе моего «недомогания», пришел справиться о моем здоровье — такой он мне выдал предлог для своего посещения — и был рад отметить, что я выздоровел и нахожусь в прекрасной форме. Я не различил ни тени задней мысли в его словах. Мы присели на чугунные стулья и продолжали болтать. Он спросил, был ли я знаком с Атарассо, и как будто удивился отрицательному ответу. «Может быть, вы в первый раз в Европе?» Я дал уклончивый ответ, он не стал настаивать и, наверное, подумал, что я приехал прямо с Дикого Запада.

Наша беседа интересовала меня в другом плане. Сандра объяснила свое отсутствие в течение трех дней подряд тем, что к ней приехал друг, у которого внезапный приступ малярии, во всяком случае, сильный жар, но не дала больше никаких пояснений по моему поводу. Мой почтенный собеседник как будто не пытался их получить, а напротив, горел желанием рассказать мне о себе и своей работе. Все востоковеды образуют секту; мне было ясно, что он связывал Сандру с этой системой, объединявшей ученых по всему свету; в его глазах она была служительницей некоего культа, и он даже не предполагал, что у нее могут быть еще какие-нибудь занятия, личная жизнь. В конце концов, подумал я, вполне возможно, что так оно и есть, хотя мне было трудно в это поверить. Сам он долго рассказывал мне о своей работе на Султануиздаге и о своей статье о надписях Набонида, [94] Набонид, последний вавилонский царь, был пленен персидским царем Киром II. опубликованной в «Анатолиан Стадиз». Потом вернулся к теме Фонда. Я многое узнал о его функциях и ресурсах. На устройство музея и фототеки ушло больше денег, чем предполагалось. Атарассо, начал он мне объяснять, разумеется, не был так богат, как какой-нибудь лиман или Эванс; страсть к приобретению разных предметов чуть не разорила его. По счастью, дочь его оказалась такой бескорыстной.

Бескорыстной?.. Я заставил его повторить это слово. Оно было единственным, которое не приходило мне в голову, когда я думал о ней. Старик продолжал разглагольствовать, удивляясь, что я не в курсе того, о чем все знают и говорят, и здесь, в Венеции, и где угодно, а именно: что «без прав» Фонд остался бы без средств и должен был бы испрашивать дотаций у итальянского государства или искать субсидий в Америке, которая, конечно же, не преминула бы…

— Каких прав?

— Да на книгу же… ну вы знаете… Сандра Атарассо отказалась ото всего, что могла бы от этого получить… И сейчас, и в будущем.

Корабельная сирена прервала его ненадолго.

— Просто невероятно, правда? Вы, ее друг, живете в ее доме и ничего не знаете… Какая скромная девушка!

Он изменил тон: «Я полагаю, вы читали… ту книгу?» Я ответил отрицательно, чем как будто ободрил его и побудил высказать на сей счет свои сокровенные мысли: «Не стану вам говорить, какое у меня составилось мнение… Это не моя область. Но, между нами, главное, что Фонд существует, правда?»

Главное — я долго раздумывал над этим словом после того, как он ушел, — каждый понимает по-своему и судит о нем со своей колокольни.

Я-то думал, что проник в суть загадки, а на самом деле понимал все меньше и меньше. Я переходил из комнаты в комнату, но ничто из того, что я видел, не помогало мне найти ключ. Несколько сундуков, низкая мебель, очень мало книг, больше пепельниц, чем предметов… полное отсутствие подсказок. Голые стены, ровные поверхности… и все-таки реальное и даже комфортное место, где должно быть приятно жить, вписывать сюда чье-то присутствие. Я ищу это присутствие. Запах лака и сандалового дерева — вот и все, что есть в комнате Сандры Все слишком просто, и в обстановке, которую она выбрала, и в работе, которую она себе нашла, — увлекательной, согласен. И ведет она себя слишком просто. Я как будто не стесняю ее. Она обходится со мной, словно с братом, с которым никогда раньше вместе не жила и который явился с другого края света, или как с ребенком, который переболел свинкой и нуждается в покое. Что бы я ни делал, под каким бы углом зрения ни смотрел, мне не удается отвести ей настоящее место, в рамках подлости и лжи.